Дмитрий Селезнев: «Распространение FPV изменило стандарты военной журналистики»

 

Интервью с Дмитрием Селезневым – писателем и военным корреспондентом. Работает в проекте WarGonzo, с Семёном Пеговым.

ТГ-канал: https://t.me/oldminerkomi

 

–  Здравствуйте, Дмитрий. Расскажите немного о себе.

– Меня зовут Дмитрий Селезнёв. Мне 48 лет. Я – писатель, я – военкор, я – журналист и я – нацбол – вот основные политические и профессиональные статусы, которыми я обладаю на данный момент.

Родился в городе Инта, в Республике Коми, в 1977 году. Чтобы найти этот город на карте, нужно ориентироваться на Полярный круг – он находится примерно на нём. И, если по нему отсчитать 42 километра от Уральского хребта в сторону Европы, там и будет располагаться Инта. К сожалению, сейчас этот город в списке умирающих. Когда я там жил, в доперестроечный период был пик численности. Чем примечателен этот город – там добывался уголь, руками заключённых в том числе. Туда ссылали как уголовников, так и политических заключённых, да ещё приезжали люди на заработки. В Советском Союзе куда ссылали – там и денег можно было заработать. Так что была дикая смесь национальностей: татары, украинцы, русские. Я сам наполовину украинец – у меня мать с Западной Украины, а папа – русский. По папиной линии дед у меня воевал – служил в погранвойсках, структуре, причисленной к НКВД. Потом она была переименована в МГБ. Дед был ранен, и, кстати, воевать продолжал и после Победы – в Латвии он боролся с «лесными братьями». Дослужился до звания майора.

Как я уже говорил, Инта – город ссыльных, и поэтому идеологическая составляющая воспитания детей в школах была очень сильная. Я не придумываю, я до сих пор помню цитаты учителя в 1 и 3 классе: «Пятёрка – выстрел по врагу, а двойка – выстрел в спину». Или на уроках музыки — школьники заходили под барабанную дробь, когда барабанил лучший ученик класса. Долгий период этим учеником был я.

 

 

Я хорошо учился, даже занимал места на городских олимпиадах. Каждый четверг у нас проходили политинформации, где мы разбирали политическую обстановку в мире. Очень полезные, я считаю, уроки. Даже темы были: «Вот в иностранной газете есть статья, где говорится, что русские – каннибалы». Давайте расскажем о вашем распорядке дня, чтобы показать, что это не так». И это всё – с 1-3 класс. Помню ещё конкурс политического плаката, на котором я, кстати, нарисовал ЧВКшника. Срисовал, причём весьма неплохо, американского наёмника, обвешанного оружием, в панаме, он стоит с мешком долларов, а с рук у него капает кровь.

Моя мать была политработником, заведовала библиотекой на шахте. Так что я, можно сказать, вырос среди книг. В сервантах дома стояла классика, и у матери на работе я проходил школьную практику, вытирал пыль со стеллажей и перебирал книги.

Ветра перемен, о котором пели Scorpions, до Инты не додували. Поэтому такое идеологически выверенное воспитание детей было в ходу вплоть до 90-х. Потом всё резко обвалилось, и верх взяла уголовная составляющая менталитета. Лихие времена начались там довольно резко.

После двух последних классов учёбы в академической гимназии – это такое создано было в Инте учреждение для учеников, которые достигли определённых успехов – я поступил в Государственную Академию Космического Приборостроения и уехал в Питер. Там я проучился только год. Учился хорошо, но бросил. Оказался не готов к жизни в большом городе, можно сказать. И я вернулся домой. Около года пропанковал, и мать меня в шахту отправила работать.

 

–  Вы начинали как трудовой путь как шахтёр, затем стали финансистом. Как потом произошёл переход в военную журналистику? Что стало ключевыми моментами в этих сменах деятельности?

–  Шахта сыграла большую роль в моей жизни. С физическим трудом я хорошо знаком. Проработал 4 года на самой низкой специальности – горнорабочий подземный. У меня 3 разряд. Но работал я, как машинист конвейера, следил за конвейерной линией, которая доставляла уголь на-гора. Для меня лопата до сих пор, как женщина. Я её чувствую, могу проработать лопатой, хоть сломанной, 2-3 смены.

Ещё будучи шахтёром, участвовал в «рельсовых войнах». Для меня такой движ был интересен. Не сказать, что у меня были какие-то прочные политические убеждения, я просто всегда интересовался чем-то динамичным.

Потом я «взялся за ум» и после первого года в шахте поступил заочно в другой университет, тоже в Петербурге. Это был ФИНЭК – Государственный Университет экономики и финансов. Его я закончил, получил диплом экономиста. На тот момент я уже второй год работал программистом в сфере здравоохранения города Инты, сам увлекался разными компьютерными языками.

 

 

В 2003 я переехал в Москву и там сделал карьеру от помощника главного бухгалтера до финансового директора небольшого строительного треста. Уже в бытность мою финансовым директором, моя будущая жена привела меня на лекцию в Институт журналистики и литературного творчества, к Евгению Викторовичу Жаринову, которого я считаю своим учителем. Это литературовед, философ, искусствовед, культуролог. Сейчас его лекциями залит интернет. Сейчас он занимает действительно то место, которое должен занимать, согласно своему «весу». В этом, кстати, большую роль сыграла и СВО.

 

 

Дело в том, что все либералы, ранее занимавшие ниши в литературе, в образовании, в культуре, уехали. Места освободились, и их стали занимать гораздо более достойные люди. Например, если раньше фильмы в «Октябре» представлял довольно поверхностный бездарь Долин (который сейчас в Израиле и иноагент в РФ), то теперь Евгений Викторович там проводит целые лекции так, что народ не расходится. Он разбирает классику кинематографа в «Октябре». До встречи с Жариновым я считал, что прочитал достаточно для своей жизни, а после понял, что ничего не прочитал, и до сих пор так считаю. Тогда я взял и поступил в ИЖЛТ, где он преподавал – я работал финансовым директором и учился по вечерам в этом институте. Там были ещё крутые лекторы – взять того же философа Микушевича, друга Дугина. К сожалению, он недавно умер. Потом писатель Бежин, руководитель института. Журналистике меня учил Иван Алексеевич Панкеев, который сейчас возглавляет кафедру в МГУ. Они туда приходили после работы, такие вот пассионарии. Денежный вопрос для них, честно говоря, не стоял. И они в свободной манере обучали студентов. Сейчас этого института не существует – у него отнята лицензия, к сожалению.

 

 

Соответственно, когда я закончил ИЖЛТ, своим собственникам я сказал, что получил красный диплом журналиста и хочу работать по специальности, чем их очень удивил. Вот так из бизнеса я ушёл в журналистику. Поначалу совмещал работу, ведь так просто меня отпускать не хотели, так что я оказывал консультационные услуги по финансовым вопросам. Честно говоря, почему я ушёл – просто заработал достаточно денег. У меня был неплохой доход, чтобы прокормить себя и свою семью. Я не хочу никаких дорогих машин, дач – мне это не нужно, меня это не интересует. Во всяком случае, интересует не настолько, чтобы посвящать всю свою жизнь этому. И вот так я стал писать. Работал одно время в «Свободной прессе», в молодёжных изданиях, получал какие-то символические деньги, но всё равно работал! Писал статьи о кино, о литературе и о политике.

 

 

У меня был небольшой журналистский опыт ещё до поступления в Институт журналистики и литературного творчества. В 2008 году вспыхнул грузино-осетинский конфликт. Я уже тогда был в партии, знаком с Лимоновым. И поехал со своим товарищем, Андреем Дмитриевым, сейчас одним из лидеров партии «Другая Россия Э. В. Лимонова», в Южную Осетию. Это был, можно сказать, мой первый военкоровский выезд. Мы даже ездили в грузинский Гори, с русскими танками. Так получилось.

 

 

Когда я вернулся оттуда, в издании «Русская планета» написал свою статью.

А непосредственно военным корреспондентом я стал, когда случилась Вторая Карабахская война. Дело в том, что в 2017 году я посещал Нагорный Карабах, сопровождая Эдуарда Лимонова. Потом, в 2020 году, я уже работая в «Свободной прессе», писал статьи в качестве внештатного корреспондента. Когда началась война, я просто позвонил по своим давнишним армянским связям человеку, который устраивал ту поездку с Эдуардом, и своему главному редактору, и спросил, не нужен ли им человек там. И вот – меня отправили в командировку. Так я и стал военным корреспондентом.   

 

 

–  Какие навыки из прошлого опыта помогают Вам сейчас?

– Надо сказать, что у меня большой стаж работы на руководящей должности. Я считаю себя хорошим управленцем, прежде всего. У меня есть опыт работы с людьми. Под моим контролем трудилось довольно большое количество людей. Я участвовал в управлении целым предприятием как топ-менеджер. Это помимо каких-то технических навыков в программировании и бухгалтерии. Все эти способности мне тоже помогают в проекте WarGonzo. Если Семён Пегов – творческий, яркий человек, то я в проекте, в том числе, делаю и административную работу. Конечно, весь прошлый опыт мне помогает и в моей журналистской деятельности.

 

 

–  Как знакомство с Эдуардом Лимоновым повлияло на Вашу жизнь и политические взгляды?

– Знакомство с Эдуардом Лимоновым кардинально изменило мою жизнь. Первую книгу Эдуарда Вениаминовича я прочитал, ещё учась в академической гимназии. Я взял в библиотеке «Иностранец в смутное время» – она очень мне понравилась, поэтому стал искать другие книги – и они взорвали мне мозг. Нужно ещё учитывать, что у меня был переходный возраст, я уехал из привычной домашней среды, и герой лимоновских книг показал мне пример того, как, несмотря на какие-то внешние неприятные и тяжёлые обстоятельства, человек должен реализовывать и делать себя, проживать яркую жизнь, делать всё, чтобы не утонуть в мещанском болоте, чтобы тебя не поглотила обывательская среда.

 

 

Политически я был подготовлен к принятию национал-большевизма. Я панковал, слушал Егора Летова – тоже своеобразная фигура. Так что я перешёл от такого анархического нонконформизма к левому национал-большевистскому нонконформизму. Сейчас я – правый национал-большевик. С возрастом людям свойственно остепеняться, так что я, можно сказать, консервативный нацбол.

Я следил за деятельностью Лимонова, узнал, что организована политическая партия, стал покупать газету «Лимонка». Когда заочно учился в Питере, увидел там возле Гостиного двора группу бритоголовых молодчиков с повязками и с газетой «Лимонка» — так и попал в эту плохую компанию. Причём питерское отделение НБП полностью состояло из отморозков. После митингов там никто никуда не расходился, все просто шли с флагами, могли бить витрины, завязывать потасовки. Это были мои золотые 90-е. После первой же прогулки с нацболами я попал в милицию. Я подружился с Женей Павленко, учителем русского языка – он потом погиб при взятии Дебальцево. Женя тогда, на моей первой прогулке, бил буржуазные, дорогие автомобили. И я проходил свидетелем по делу о погроме «Макдональдса», потому что Женя кинул туда кирпич. Мы отбивали его от вышибалы, убегали, но милиционеры нас догнали.

 

 

Это было яркое движение, когда вся страна упивалась демократическими лозунгами, а тут – «Сталин, Берия, Гулаг – завершим реформы так!». Питерские национал-большевики праздновали день рождения Берии! Даже коммунисты как-то старались абстрагироваться от такой неудобной фигуры, а питерские национал-большевики праздновали.

 

 

Ещё о влиянии, которое на меня оказал Эдуард Лимонов. В последний период его жизни, так уж получилось, я был одним из преторианцев – входил в близкий круг людей, которые занимались охраной Эдуарда. Я возил его на автомобиле, сопровождал в заграничных поездках. Был одним из шести, кто видели его мёртвым в гробу. Соответственно, для меня это очень близкий человек. Я не могу считать себя его другом. После его смерти, как грибы, повылезали всяческие его «друзья». Но у Эдуарда было, на самом деле, очень немного друзей. Их можно пересчитать по пальцам. А людей он всегда держал на определённом расстоянии, был достаточно прагматичным человеком. Но я всё равно считаю его очень близким – для себя, во всяком случае.

 

–  Почему Вы присоединились к «Другой России Лимонова»? Какие идеи партии Вам близки?

– Если просто расшифровать национал-большевизм, то основная идея в том, что должна быть определённая внутренняя свобода в государстве, а внешне государство должно вести жёсткую политику. Это если вкратце. Возможны какие-то градации, детали. Вот эта идея меня и привлекает. Ещё привлекает сама идея партийного братства. Я нашёл свою банду, вот так. И являюсь членом этой банды. Во что меня связывает с нацболами и с партией «Другая Россия».

 

–  Как Вы пришли в проект WarGonzo? Каким был Ваш первый опыт работы с Семёном Пеговым?

– Семён Пегов выезжал в качестве корреспондента LifeNews на митинги «Стратегии-31» и снимал там Эдуарда Лимонова. Там мы познакомились и встретились позднее в Нагорном Карабахе. Я поехал в качестве начинающего военкора, Семён работал вместе с Сашей Коцем. Честно говоря, я был любителем, да я и сейчас любитель, профессионалом себя назвать не могу. Я учился, смотрел. Я старше Семёна лет на 8, но именно в плане журналистики, военкорства, всегда смотрел на него как на старшего брата, как и на Сашу Коца. Тогда в Карабах приехал Ростислав Журавлёв, с которым мы там тесно подружились. После той командировки мы с Журавлёвым решили ездить вместе в «горячие точки», путешествовали по Средней Азии. Ростислав уехал в Афганистан, а я стал сотрудничать с Семёном, и мы вместе поехали в Казахстан, когда там были беспорядки в начале 2022 года.

 

 

 

С Семёном мы начали с «Байконура», потом поездом до Алма-Аты, высаживались в        Кызыл-Орде и в Шымкенте, где снимали последствия беспорядков. Ростислав устроился в РИА Новости. Он там должен был работать обозревателем криминальной хроники, но, когда началась СВО, поехал на Донбасс. Я, честно говоря, не верил – как и большинство граждан – что власти решатся на такую военную операцию, как бы меня ни уверял в этом Семён. Он был тогда на Донбассе, и, когда стало точно понятно, что что-то начнётся, и я поехал туда же. Границы уже были перекрыты, но мне устроили «окно». Я буквально «залетел» в уже захлопывающуюся форточку. С Ростиком мы там позже пересеклись, но работали уже в разных организациях. 

 

–  Вас называют «нацбольским крылом WarGonzo». Как Вы относитесь к этому определению?

– На самом деле, это очень забавно, потому что впервые такое про себя слышу. Я не скрываю свою принадлежность к партии Лимонова. В проекте WarGonzo есть определённая текучка кадров, и был момент, когда нацболами там были все, кроме двух человек. Случилась такая занятная история с Семёном, когда чиновник очень высокого ранга предложил ему: «А Вы, Семён, что? Давайте, вступайте в «Единую Россию»». На что Семён ему ответил: «Я не могу, я уже состою в партии Эдуарда Лимонова». Что, конечно, вызвало некую оторопь. Но Семён в партии не состоит, он – «свободный человек», скажем так.

 

 

–  Расскажите, пожалуйста, про Вашу адаптацию к работе в зоне боевых действий. Каким был Ваш первый боевой репортаж?

– На самом деле, тут целую лекцию можно начитать. Не знаю, можно ли назвать репортажем историю, когда мы попали под удары азербайджанского «Смерча» под Степанакертом. Город нещадно обстреливали «Смерчами», мы сидели в гостинице, и один из наших коллег сфотографировал, как ракета падает на задний двор гостиницы. Когда была пауза в обстрелах, мы вышли группой и решили её найти. Она просто забурилась в газон. Мы её отфотографировали, и только собрались назад, как начался новый обстрел. Наверное, это и было моей инициацией. Поступили мы абсолютно неправильно, потому что в случае ракетного обстрела нужно просто падать на месте. Если ты на открытой местности, то к бордюру какому-то прижаться. Это очень сложно сделать, потому что тебе очень хочется убежать, и мы все побежали.

Для меня это было откровением – когда ты видишь мирный город и небо, такое голубое, прорезают иглы ракет. Я видел 5 ракет, 3 из них упали в очень опасной близости. Азербайджанцы обстреливали город ракетами с кассетными боеголовками, соответственно, если бы хоть одна из этих ракет взорвалась, нам было бы плохо. Но, так как это был старый советский запас, ракеты срабатывали 50 на 50. У Саши Коца есть даже видео того периода, взятое где-то с улицы. На нём зафиксировано 6 ударов, а разрывается только 3 ракеты, и смерч из осколков разлетается по улице. В нашем случае нам просто повезло, что не взорвалась ни одна из ракет. Мы добежали до подъезда, и я был в состоянии откровения. Такое меняет твою жизнь. В тот день нас эвакуировали. Выезжали мы тоже под обстрелами. Было достаточно неприятно.

 

 

Вернувшись в мирную жизнь, я почувствовал, что такое военный синдром. Побывав в тех обстоятельствах, видеть мирную жизнь очень непривычно и тебя ломает. Ты только недавно был на грани смерти – а тут люди сидят в кафе, улыбаются друг другу. И ты не понимаешь, как такое возможно, что люди не подозревают даже, что подобное может быть. И при этом очень тянет обратно.

Потом мы с Ростиславом Журавлёвым поехали во вторую командировку, когда там были уже российские миротворцы. И после того случая мы стали ездить по «горячим точкам». Рассматривали ЦАР, Косово. Но случилась Украина. Не то, что мы утолили жажду – война нас просто накрыла с головой.

 

 

Свой первый выезд на передовую я помню хорошо, меня взял туда Семён. И на самом деле, потом ни он, ни я так близко к фронту не приближались – ну разве что в Бахмуте. Просто стечением обстоятельств мы оказались на острие атаки, когда брали Мариуполь. Мы заехали в одно село, Семён увидел знакомых военных, и мы поехали с ними дальше. Приехали в Толоковку, этот населённый пункт только что освободили, его ещё обстреливали с той стороны, и мы видели дымящиеся ракеты на земле.

Вообще, если упрощённо, можно определить 3 манеры поведения в экстремальной ситуации у человека.

Есть паника, ничем не контролируемая. Я видел, как люди бьются в истерике, видел женщину в Степанакерте, которую просто не могли успокоить. Паника – достаточно непредсказуемая вещь. В обычной жизни ты можешь быть мужественным, даже крутым. Но случается что-то подобное в жизни – и ты просто начинаешь паниковать. Это не особо от тебя зависит, просто находится в тебе или не находится. Во мне паники нет, выяснилось это опытным путём. У меня другое состояние – заморозка.

Заморозка – ты просто замораживаешься. Это нормальная, в принципе, ситуация – то есть ты обдумываешь, лучше бы что-то не сделать. Это гораздо лучше. Тем более, когда ты тупишь, тормозишь, более опытные люди могут тебя вывести из такого состояния, могут тобой управлять. А вот паника – она не контролируемая.

Ещё одна манера поведения – когда человек чувствует себя в военных условиях, как рыба в воде. Это про Семёна. Я не претендую на такое, я – очень осторожный человек.

И вот я ехал тогда – уже было страшно. А мы ещё дальше поехали. И вот заехали мы в эту Толоковку, я тоже снимал репортажи для своего издания. Вот мы стоим на бензоколонке, что-то обсуждаем, и вдруг в 200 метрах – бабах! Взрыв! А там отходящие «азовцы» мост взорвали! И мы – туда зачем-то. Стоим на мосту, мина пролетела, я упал вместе с Семёном. Семён записывает стендап. А мы на открытом месте, и у меня единственная мысль: «А как бы свалить отсюда?». Всё небо грохочет. А Семён записывает себя на телефон, сбивается, и заново начинает… А мне хотелось побыстрее оттуда уйти.

 

 

А вообще, к такому очень сложно адаптироваться. Опять же, можно целую лекцию прочитать про аптечку военкора. Речь, подчёркиваю, не о наркотических каких-то препаратах и тому подобном. Есть свои какие-то у каждого методы. Я, например, пью валерьянку. Всем советую. Кто хочет стать военкором, пусть за месяц начинает пить таблетку утром, таблетку вечером. Валерьяна имеет накопительный эффект, ты не сонный и голова соображает.

Дело не в «страшно-не страшно». Всегда страшно. Адреналин всё перебивает, но, во всяком случае, твоя нервная система не так расшатывается. Вот это – мой секрет. Валерьянка – вот вам адаптация.

 

–  Вы говорили, что военкоров сегодня называют «шакалами» и «туристами», потому что Вы не проходите через всё то, через что приходится проходить военным. Но разве военкоры не рискуют своей жизнью? Разве не работают на общую победу? Справедливо ли это?

— Не то, что нас кто-то называет «шакалами». Это моё выражение, я его придумал и в книге использовал. Ну а «турист войны» — это не мой термин, признаюсь.

Тут нужно знать меру. Мы в эти воды, полные железа и крови, заходим только по щиколотку. Может, кто-то из нас – по колено. Но ты приезжаешь, делаешь репортаж и уезжаешь – а парни дальше работают. Рискуют жизнью. А сейчас ты редко когда на ноль заезжаешь, потому что распространение FPV существенно изменило стандарты военной журналистики. Мне очень стыдно за культ военкоров, который сейчас есть. Да, они – известные люди, всегда находятся в свете софитов. Но, на самом деле, если сравнивать уровень риска для жизни, который испытывает обычный солдат с нашим не сравниться. Мы не испытываем тех лишений, тягот, далеко не так рискуем жизнью, как обычный боец. Поэтому равнять нас – неправильно, на самом-то деле.

 

 

«Шакалы» – может, звучит и обидно, но в этом что-то есть. Ты ведь снимаешь, как люди страдают. Это наша работа, но иногда это бывает очень неуместно. Зато ты снял репортаж! Ты сделал классный репортаж – на чьей-то крови. Это всё может соседствовать – ты снял видео, а там – человек погиб. Но если мы будем в полном мере сопереживать, мы не сможем работать. Можно нас сравнить с врачами-хирургами – только хирург, пожалуй, куда более полезная профессия. Цинизм военкора сродни цинизму врачей. Поэтому и «шакалы».

 

– Как менялась работа военкоров с 2014 года до сегодняшнего дня и в чём именно? Что стало легче, а что наоборот – сложнее?

– В 2014 году я не работал на Донбассе. Но первая моя военкоровская поездка, как я говорил, была в 2008 году в Южную Осетию. Тогда, кстати, даже Семён не работал. А Сашу Коца там ранили. Он буквально на день заехал, колонна попала под обстрел, и он чудом выжил. Он видел грузина, который в упор в него стрелял, и его сопровождавший офицер Сашу спас, завалив этого грузина.

Что я могу сказать точно – распространение FPV изменило стандарты военной журналистики. Раньше ты мог выехать даже на «ноль», в окоп попасть, поснимать – да, могли обстрелять, «градом» накрыть, и ты забивался в блиндаже. Сейчас же зона риска гораздо больше. Ты не можешь подъехать и на 5 километров. Такие «горячие» репортажи с самой передовой если и есть, то очень мало, и снимают их совсем отмороженные военкоры.

 

 

До распространения FPV дронов была более интересная журналистика. Вот взять Максима Фадеева, который фильм о Мариуполе снял. Он фактически в звене штурмовом находился, в группе работал. Не знаю, с оружием или нет, но снимал! И, по-моему, это лучшее, что снято вообще.

Можно вот сравнить. Ещё летом 2023 года я просто беседовал с разведчиком на окраине Горловки, стоя на холме. Он всё руками показывал – вот там Нью-Йорк находится (это село под Горловкой), вот там – линия обороны. Я спросил, а не опасно ли стоять на открытой местности. А он: «Ну а кто на тебя будет тратить снаряд?» То есть, даже если нас видят, они не будут тратить дорогой снаряд. А сейчас, с наличием FPV-дронов, уже в самой Горловке опасно находиться – там и сбросы, и всё, что угодно. И всё это ещё совершенствуется. Так что работа стала опаснее, а репортаж потерял свою красочность, я так считаю.

 

 

Но я свою нишу нашёл. Военкоров с началом СВО стало очень много. Каждый может снять прилёт, последствия ударов. Но не каждый может написать, не каждый обладает литературным тезаурусом, каким обладаю я. И это моя ниша. Можно сказать, создал образ такого интеллигента, который приехал на войну, маргинализовался, и, исходя из своей интеллигентности, пишет какие-то репортажи. Я, вот, не разбираюсь в оружии. Я никогда оружие не брал в руки зоне СВО. Только стрелял на полигоне в Запорожье, всего раз. Но зато я разбираюсь в Чехове, Достоевском.

Кстати, поначалу оружия было очень много и у всех. Это сейчас стали наводить порядок. У нас был какой-то автомат для самообороны, и как-то на выезде Семён попросил его подержать, и я ходил с автоматом. Я видел людей, которые приезжали в зону СВО только пофотографироваться. Меня, честно говоря, никогда на такое не тянуло. Почему? Во всяком случае, если ты позируешь, ты должен это всё и применять. А иначе зачем эти понты? И вот тогда Семён навесил на меня этот автомат, заснял и говорит: «Вот, компромат!». Соответственно, когда он меня попросил скопировать данные с телефона, я эти все фотки удалил.

Так что я такой интеллигент-«чайник» на войне, который ничего не знает и всем интересуется. А это что за пушка, а это что за снаряд, это какая это мина. Зато у меня есть определённые плюсы – некоторая начитанность, которую я в этой сфере использовал на полную.

Вот сейчас я читаю Марселя Пруста. Это очень сложная литература, и кто из военкоров читает Пруста? А я вот себя заставляю, потому что это очень развивает. Прочитал количество страниц, которое себе наметил на день, и теперь даю вам интеллектуальное интервью.

 

—  Какие принципы журналистской этики Вы соблюдаете в WarGonzo? Почему не показываете пленных и убитых? Уважение к врагу?

— Это правило мне озвучил Семён, и я его полностью принимаю. Что касается пленных – человек уже находится в униженном состоянии. И брать у него интервью, снимать его – зачем? Он будет говорить вещи, исходя из своего статуса и состояния, в котором он находится. Во-первых, это не будет откровенностью с его стороны, а ведь хорошая журналистика всегда показывает правду и откровенность. Зачем тогда снимать? С той стороны – да, есть такие скоты, которые на это шоу сделали.  Не помню имя того «человека», но у него есть целый цикл передач с нашими пленными. То, как он задаёт эти, как он считает, каверзные вопросы, задаёт с издёвочкой, с ухмылочкой, прежде всего его характеризует как последнюю скотину. Это – одна из граней украинского неонацизма. Он же выражается не только в делении на расы, на нации, измерение черепов. Это человеконенавистническая идеология, и она имеет вот такие черты.

 

 

Почему не показываем убитых – отчасти по той же причине. Война – это кормушка для разных психопатов, как с нашей, так и с другой стороны. Но с другой стороны я вижу больше подобного в разы. Вот у нас есть официальные агентства – ТАСС и РИА. А взять их УНИАН (запрещен в РФ – прим.ред)  – я всем советую просто почитать Телеграм этого официального, самого крупного информагентство украинского государства. Там откровенно используются геббельсовские методы в их самой что ни на есть рафинированной форме. Меня давно мучает вопрос: они пишут, исходя из своей недалёкости, местечковости или продуманно, направлено? Ведь, то, что они себе позволяют очень чётко подходит под определение военного преступления. Да, есть какие-то мелкие каналы и с нашей, и с их стороны, которое используют такие приёмы. Но это ведь официальное информагентство глумятся над погибшими, расчеловечивают, разжигают межнациональную рознь. А на украинском телемарафоне у них социальная реклама со всеми этими шуточками про пакеты, песни ещё поют. Всё это иначе как сатанизмом не назовёшь. Что-то подобное у нас на таком уровне, как это допускается на Украине просто невозможно. И можно сделать определённые выводы с этого сравнения.

Война развивает в людях не только какие-то благородные стремления, но и низшие. Поэтому мы стараемся не культивировать, не смаковать трупы. К смерти вообще нужно относиться уважительно. Если ты не относишься уважительно к смерти, это тебя характеризует, как минимум, как легкомысленного человека.

Есть с украинской стороны такое подразделение – «Птахи Мадяра», оно всем известно. Я, честно говоря, у нас такого не видел, даже в среде какого-то низшего Телеграма. А это – распиаренное подразделение, у них есть ресурсы, сотни тысяч подписчиков. Вот этот неонацист «Мадяр» — сейчас командующий БПЛА на Украине. Есть у них такая рубрика, где они показывают удары FPV. Они выбирают такие видео, где показывают человека без ног, развороченного, либо ободранного ударом, но продолжающего жить, и дрон спускается, наводит ещё на него камеру. И они сопровождают это видео издевательским текстом. Честно говоря, тут приходит понимание, что мы столкнулись с абсолютным злом и оно должно быть уничтожено. И их ведь смотрят, лайкают в украинском интернет-сегменте, причём довольно много. Это доказывает, что украинское общество – больно.

 

–  Как Вы оцениваете взаимодействие с Министерством обороны? А с ЧВК «Вагнер»?

– Я могу только повторить: работа с прессой, выстроенная у ЧВК «Вагнер», была близка к ослепительному идеалу. При этом, они соблюдали и меры безопасности, и существовали определённые правила, но работать с ними журналисту было очень удобно. Какие-то моменты очень быстро согласовывались. Да, нельзя было обозначать позывные, все «вагнера» были в масках, но тебе там всё показывали! Не было каких-то правил, которые ты не мог объяснить для себя. В отличие, кстати, от работы с МО. Допустим, там от тебя могли потребовать, чтобы у бойца не было татуировок – всё, татуированного бойца ты не можешь снимать. Или в футболке он летом не может находиться. По-моему, это абсурдные требования, уничтожающие живой репортаж. Были и другие нюансы, которые могли вызвать только недоумение. Но я не могу из соображений этики в этот вопрос вдаваться. Я считаю, что Министерству обороны нужно пересматривать стандарты работы с журналистами. Многие из нас же прекрасно понимают, что можно снимать, что нельзя. А тут порой теряется ощущение живого репортажа, когда ты с каким-нибудь отделением пресс-службы работаешь и выполняешь эти требования.

 

 

Со многими – да, как-то быстро налаживается связь. Я понимаю, что Минобороны – большая структура, и без бюрократии не обойтись. Но бывает такое, что люди не берут на себя ответственность, перекладывают её на другие уровни. Это не совсем правильно.

Если выполнять вообще все предписания, репортажа просто не будет. Согласования могут затянуться. Тут согласовали, на другом уровне не согласовали. Разный опыт есть. Бывает, что снимешь репортаж, и в тот же день его выпустишь. Но с Минобороны очень трудно такое осуществить. А с ЧВК «Вагнер» такое можно было сделать. С тобой работали и всё быстро согласовывали: «Это уберите, это уберите». Ты, естественно, всё убираешь то, что могло навредить, а ты не заметил. Вот это я взял бы в пример, как нужно работать с прессой – как работали ЧВКшники.

 

– О чём Ваша книга «Беспокоящий огонь»? Кому может быть интересна книга, что Вы хотели через неё донести и до кого?

– Моя книга – это сборник репортажей, которые я писал для проекта WarGonzo. Репортажи у меня достаточно художественные, их чёткими границами репортажа я бы не стал ограничивать, есть даже что-то наподобие эссе, и рассказ есть, и очерк. Книга охватывает начало СВО – 2022 год – и заканчивается первым полугодием 2023 года – взятием Бахмута. Этот период характеризуется определённой динамичностью. Сейчас такого на фронте нет. Есть определённые всплески, но не так, как в первые полтора года войны. Кому интересна тема СВО – я всем советую почитать эту книгу.

 

 

Я хотел показать через призму своего восприятия, что такое война. Хочу выразить себя, и я выражаю. Книга – это плод моего самовыражения. Насколько я знаю, уже второй тираж распродался и близится к концу.

 

– Вы верите в сверхъестественное на войне?

– Я не то, чтобы именно на войне верю. Я – христианин, верую в Бога нашего, Иисуса Христа. Мне не нравится само определение, что это – сверхъестественное. Такое выражение употребляется обычно в отношении других явлений, в другой парадигме. Насчёт веры на войне – это довольно личное дело. Я – крещёный, соответственно, верю в Бога, стараюсь хоть по воскресеньям ходить на службу. Соблюдаю все посты, как минимум, в еде. У меня свои отношения с верой, достаточно сложные. И сомнения присутствуют во мне, и ереси. Но, если так уж брать, то на войне даже статистически многих должно было убить несколько раз. И вот эти заявления, что Бога не существует, здесь кажутся очень необоснованными. Я сам несколько раз попадал под обстрелы, которые могли ранить и убить. Но меня Бог миловал и многих других. Это доказывает наличие у каждого человека ангела-хранителя. Иначе мы бы с украинцами давно друг друга поубивали. Жертв было бы гораздо больше.  

 

– Почему посвятили книгу именно погибшему военкору Ростиславу Журавлёву? Как его смерть повлияла на Вас?

– Как я уже говорил, Ростик – мой близкий друг. Мы вместе начинали с Нагорного Карабаха и планировали карьеры военкоров. Мы дружили, делились личным, чем не делятся с другими, проводили время, поддерживали контакт.

 

 

Всегда, когда близкий человек умирает, ты сильно переживаешь. Я тоже переживаю, и всегда, находясь в церкви, записываю его имя в молельные записки «За упокой». Езжу на годовщину. Это очень личные переживания.

 

– У Вас недавно вышла новая книга – «Смерть в июле и всегда в Донецке». Чем она отличается от первой, «Беспокоящий огонь»?

– «Смерть в июле и всегда в Донецке» – это не совсем сборник репортажей, каким являлась первая книга, хотя что-то репортажное и там есть. Но в новой книге я слишком многое себе позволил, чтобы считать это просто журналистской историей. Это достаточно пёстрый сборник моих заметок на СВО, рассказов, эссе, очерков, объединённой творческой идеей. В ней лучше можно узнать подноготную войны, то, что остаётся за кадрами репортажей, этакий бэкстейдж. В книге охватывается период больший, чем в прошлой – с начала СВО и до взятия Авдеевки. Там будет ещё два моих стиха и два не моих комикса – она будет оформлена не фотографиями, а иллюстрациями художника Владимира Сахнова, так интереснее. Вот такая эвфемизация войны. Книга вышла более художественной. Я ей горжусь. Честно говоря, она интереснее получилась, чем первая книга, хотя, возможно, как все писатели, я просто больше люблю свой текущий труд. На мой нескромный взгляд, подобную книгу об СВО никто ещё не написал.

 

 

В книге очень много написано о Донецке, в этом городе я прожил более двух с половиной лет. Я приехал в Донецк накануне СВО, а съехал в октябре 2024 года, сдал хозяину свою квартиру на 11 этаже элитной многоэтажки. В начале СВО можно было снимать жильё задёшево, поэтому я жил к 3-х комнатной квартире, площадью почти 100 м². До сих пор её помню, все виды из окна.  Репортажи можно было снимать, даже не выходя из дома – многие прилёты можно увидеть, находясь в квартире. Большая половина моей книги – о Донецке. О ресторанах Донецка, об истории, о том, как менялись шумы Донецка, о жизни горожан в прифронтовом городе. Также я рассуждаю об аномальности зоны СВО и о феномене войны. В эти рассуждения вплетены истории людей, мои личные впечатления. Достаточно пёстрая смесь, и я очень горд своим трудом.

 

–  Война порождает новую литературу. Какие авторы, на Ваш взгляд, лучше всего её описывают?

– Это распространённое клише. Не только война порождает новую литературу. Если подходить методологически, эта война произошла на смене эпох. Век заканчивается ведь не всегда хронологически, он заканчивается какими-то катаклизмами. Были наполеоновские войны – начало 19 века, потом Первая мировая война в начале 20-го. И между ними происходит смена каких-то парадигм. Век 21-й подзадержался, и начался, наверное, с ковида, потом – война. И, если рассматривать это выражение, что война порождает новую литературу, литература меняется. В одной парадигме она одна, в другой – другая. Взять, к примеру, Первую мировую войну. Тогда появился Хемингуэй с телеграфным стилем, вместе копанием в себе развился модернизм. А до этого – была классика, с большими описаниями, длинными предложениями. Война уничтожила чёткие границы между сословиями, которые были свойственны реализму. Тут можно целую лекцию прочитать.

Что касается авторов, я могу назвать Хемингуэя, он мне нравится, но он всем известен. Семён посоветовал мне одну книгу, и я всем её с тех пор советую – Александр Бек «Волоколамское шоссе». Там идеально передана атмосфера войны. Это просто какой-то справочник не только по людскому поведению. Ты всё там понимаешь и чувствуешь, что происходит. Фактически, книга описывает нашу современность – только что дронов там нет, вот и всё.

Быков мне нравится. Он, конечно, достаточно противоречивая фигура. После перестройки он прибился к белорусским националистам, протонацистам. Но зато он пишет просто прекрасно. Это злая военная проза. Даже на фотографию его в «Википедии» посмотреть – у Быкова недовольное лицо лейтенанта. Не знаю, чем он был там недоволен, но считаю, что это и привело его в другой лагерь. Книги же его – превосходны. Все, естественно, читали «Обелиск», «Сотников», фильмы по нему смотрели советские. А мне вот нравится «Мёртвым не больно». Уже даже само название!.. Всем советую, офигенная книга.

Ещё назову интересного автора, который военкорил на другой стороне. Курцио Малапарте, итальянский журналист. Он, как мы выражаемся, «заходил» вместе с немцами, у него очень живописный язык. Его книгу мне подарили, и я с большим удовольствием её прочитал. Когда я начал его читать, «Репортажи с переднего края» книга называется, я отметил для себя, что так же пишу – литературно, всё описывая, используя сложные обороты. Малапарте – это такой солнечный итальянец, всё хорошо описывал, в том числе наших солдат и Красную Армию – причём, достаточно комплиментарно, чем вызвал недовольство у немцев. Его отозвали, посадили под домашний арест – такие итальянские репрессии, которые и репрессиями-то не назовёшь, смешные уж очень. Потом его выпустили и он «заехал» с другой стороны – со стороны финнов на Ленинградский фронт. Малапарте – это псевдоним, который имеет свою историю – это антоним Bonaparte, буквально — «злая доля». После Второй мировой войны он вступил в компартию, стал коммунистом, а свою виллу на острове Капри завещал коммунистической партии Китая. Вот такая неординарная личность была.

Ещё мне Симонов нравится, его проза. В интернете есть ролик, где он читает «Дом в Вязьме» — у меня всегда слёзы наворачиваются. Как он делает нужные акценты! Очень круто. Ну и его воспоминания – «Истории тяжёлая вода».

Авторов многих можно назвать. Я веду рубрику в WarGonzo по воскресениям – «Искусство о войне», — где рассказываю о фильмах, о картинах, о книгах, в которых затрагивается война.

Из современных авторов я бы отметил Туленкова, его «Шторм Z». Видно, что он достаточно развитый человек и волею обстоятельств, так уж получилось, попал именно «на ноль».

 

 

Был ещё такой Эрнст Юнгер — он не был военкором, он непосредственно воевал в обеих войнах против нас, так уж получилось. И всю свою жизнь он задокументировал в дневниках. Великолепные дневники! В Первую мировую войну он получил, по-моему, 18 ранений, руководил штурмовым подразделением. Он прошёл всю войну, остался жив, и у него не было такого пессимизма как есть, например, у меня в отношении войны. Он бодро оценивал все обстоятельства. Вот есть такие-то обстоятельства, и я в них живу, живу достойно. В среде развитой интеллектуально молодёжи все восхищаются Юнгером, и я им восхищаюсь. Но только люди, которые отправляются на войну, восхищаясь Юнгером, не понимают, что, допустим, 9 Юнгеров могло убить, а 1 – выжил.

Чем ближе ты к фронту, тем больше у тебя материала – именно для писателя. Но тем больше и риска, что ты этот материал не реализуешь. Вот такая дилемма. Я находился на несколько другом расстоянии до фронта, но у меня есть определённые литературные навыки, чтобы сделать книгу интересней.

Но это всё равно должно быть литературой. Мне присылал один человек свою книгу прочитать, как он прошёл через «Вагнер», он – бывший зэк. Читать интересно, но все же литература – это стиль. Да, у него очень много материала, у это парня, и он молодец, что его воплотил. Но назвать это какой-то «литературой» … Нет, это, конечно, всё литература, но назвать это произведением большого уровня я не могу.

 

– Как война меняет человеческие отношения?

– Уже где-то говорил, но могу только повторить: война вообще, естественно, меняет человеческие отношения. Чем ближе ты находишься к смерти, тем сильнее человек меняется. Он испытывает катарсис. У Александра Гельевича Дугина услышал и мне понравилось – он приводил пример, что животное перед смертью или в сильные моменты переживаний смотрит на тебя как человек. И между такими экзальтированными людьми на войне складываются совершенно другие отношения, чем в мирной жизни. Если в мирной жизни ты обладал какими-то статусами – «я начальник – ты подчинённый» и тому подобное, то на войне всё меняется. Там совсем другая социология, абсолютно. Там играет роль наличие у тебя оружия и, может быть, какое у тебя звание, а не статусность. Люди, когда смерть близко – эта чёрная, неизвестная дыра, из которой никто ещё не возвращался – ведут себя экзальтированно. Они более открыты, и человек проявляется такой, какой он есть на самом деле. Все эти статусы будто осыпаются. Всё зло, ненависть скапливаются на каком-то поясе против противника. Вся доброта концентрируется по отношению к ближнему, который попал в такие же обстоятельства. Поведение людей в зоне боевых действий совершенно отлично от поведения в миру.

 

–  В чём, по-Вашему, сила России в этой войне? Почему её нельзя победить?

– Я думаю, что сила в народе. Эта война стала народной. Соответственно, пока она народная, победить нас нельзя. По поводу же нашего противника. Поначалу у украинцев она тоже была народной – украинский режим играл на патриотических чувствах, а сейчас мы видим, как ТЦК отлавливает людей. Они проиграют. Все войны, в которых российская власть обращалась к народу, выигрывались. И тут в большей степени народ всё поддерживает. Если не будет поддерживать — мы не выиграем эту войну. Допустим, Первая мировая – поначалу был такой патриотический подъём, а потом он спал, случились миллионные жертвы, народ перестал поддерживать войну. Российская Империя развалилась из-за Первой мировой.

 

 

–  Как меняется восприятие смерти после долгого пребывания на фронте?

– Да, оно меняется. Частично я уже говорил об этом раньше. Смерть там становится осязаемой, ты понимаешь её ужас и банальность. Соответственно, в противовес у тебя появляется своеобразный юмор – ты пытаешься эти ощущения сгладить. Смерть – она вот. Она из абстрактного понятия превращается в реальную угрозу. Меняется даже не отношение к смерти, меняется отношение к жизни. Наверное, правильнее так сказать.

 

–  Вы писали об угрозах Азербайджана поставить оружие Украине. Как Россия должна на это реагировать, по Вашему мнению?

– По-видимому, мы не сможем избежать столкновения с Азербайджаном в каком-либо виде. Надо уже к этому готовиться. Понятно, что мы увязли в Украине, и Баку этим, с большим удовольствием пользуется. Но нужно брать ситуацию в свои руки, агентов влияния Баку отстранять, вести работу с азербайджанскими диаспорами. Я не говорю, что их вообще не должно существовать. Диаспоры нужны для того, чтобы их контролировать. Но только диаспоры, раз уж они существуют, должны быть полностью лояльны власти, и, где нужно, должны её поддерживать, возможно — в чём-то идти против своей «альма-матер». Вот такие диаспоры имеют право на существование.

Надо брать пример с Баку, прежде всего. У них есть русскоязычная диаспора. Но её глава, Михаил Забелин, полностью поддерживает политику Алиева. И даже когда в Екатеринбурге произошёл эксцесс с задержанием криминальных авторитетов, он полностью осудил ситуацию, но ни слова не сказал о гражданах России, которых задержали по надуманным поводам, избили и они сидят под следствием. Не знаю, работают ли над этим вопросом, но ведь достаточно легко вызволить оттуда российских граждан, кем бы они ни были – неважно, релоканты, не релоканты. Это ведь всё равно российские граждане, и наше государство должно их защищать. Можно таких же азербайджанских программистов найти, которые наркотиками торгуют, думаю, безо всякого труда – действовать такими же алиевскими методами. И вызволим своих тогда оттуда быстро. А можно оказать давление на азербайджанский бизнес. Это всё вполне в наших силах.

Ещё раз скажу, надо отдать должное Баку. Их сеть агентов влияния раскинулась на самые верха, даже фамилии называть страшно. Но тот, кто ищет, всегда найдёт. Вот случай с Марковым и Гусманом – вообще вопиющий. Ведь все всё знали, они, наверное, и за зарплатой в посольство Азербайджана ходили. Поражает их неосторожность, потому что очевидно было, как события развиваются. Максим Шевченко, допустим, туда не поехал, а раньше ездил. А эти два деятеля туда поехали и хорошо сели в лужу. Как говорится по-русски, «говна поели». Они по всем параметрам подпадают под это юридическое определение «иностранный агент». И явно не должны они занимать никакие высокие должности, и люди должны знать о их зависимости.

Реагировать же можно по-разному. Я считаю режим в Азербайджане враждебным России. Вот берите с них пример. Очень понятно, например, где президент их учился. На мой взгляд, делает он всё грамотно. Всё, что дают, он всё берёт. Дашь палец – он руку откусывает. Делает всё последовательно, манипулирует большими игроками. Ведёт достаточно грамотную политику – но мы можем вести свою. Во всяком случае, азербайджанские предприниматели не должны обогащаться за счёт России, как минимум. Либо же они должны осудить действия своих властей. Точно так же, как руководитель русской общины осудил действия России. Вот тогда пусть сохранят какой-то свой бизнес у нас в стране. Методов влияния полно.

 

 

Честно говоря, вот это заявление о продаже оружия Украине… Ну сколько он сможет его продать? Возможен другой вариант – Турция сможет продавать оружие через Азербайджан. Причём факт поставок азербайджанского оружие на Украину мы вскрывали, были такие случаи. Но я думаю, была бы воля – ответить Азербайджану, даже находясь в текущей ситуации, можно вполне. Я не знаю, на что рассчитывали власти во время Второй Карабахской войны, но считаю, что Россия могла бы действовать активнее. Ведь Арцах, непризнанное государство, было полностью прорусским, как и Южная Осетия. Мы могли бы тогда сдерживать Азербайджан и контролировать Армению, где пришёл к власти неудобный прозападный Пашинян. Россия была в силах и остановить эту войну, и сделать так, чтобы она не начиналась. Я даже и не говорю о том, что можно было войска ввести, начать военные действия. У нас там на Каспии флот, какого ни у кого не было. Мы могли дать понять, что тот путь, который Азербайджан решает вопрос с Нагорным Карабахом, неприемлем. Но, как говорится, имеем, что имеем.

 

–  Как Вы оцениваете роль КНДР в текущих событиях?

–  Очень положительно. Помощь именно в живой силе нам не была нужна. Цифры уже были озвучены – от 10 до 15 тысяч, если не ошибаюсь. Я предполагаю, что это была инициатива Ким Чен Ына – просьба корейских товарищей поучаствовать, чтобы получить опыт современной войны. Какое-то количество офицеров и солдат прогнали через эти боевые действия, они получили опыт, и, соответственно, этим опытом будут делиться. На фронте 10 тысяч мало что меняют. Но у них есть ещё старые советские запасы, снаряды. Предполагаю – потому что такая информация не разглашается — что нам идут ещё поставки вооружения, что нам выгодно. Опять же, это только слухи, но говорят, что Корея нам предоставила или предоставит какие-то свои ракетные и артиллерийские системы. Большая благодарность за это корейским товарищам.

 

–  Вы посещали КНДР. Как там живут люди? Стоит ли россиянам посетить «Вонсан-Кальму»?

– КНДР я посещал два раза, при Ким Чен Ире и Ким Чен Ыне. Ходит очень много лживых мифов о КНДР. В наши головы забили тезис о Северной Корее как о какой-то отсталой стране. Это не так. У них очень хорошо развито вооружение. Пускай они производят его из каких-то китайских комплектующих, но они его производят! Это высокотехнологичная страна. Те, кто смеётся над Северной Кореей и заявляет, что она отсталая – сами дурачки. 

 

 

Естественно, россиянам стоит посетить «Вонсан-Кальму», это очень интересная страна. Каждый месяц я скачиваю журнал «Корея» и обозреваю его для читателей, с красочными фотками. Про жизнь людей там могу сослаться на WarGonzo – вышел цикл моих статей «КНДР – страна улыбок и чудес» о последней поездке туда.  

Между двумя моими поездками прошло порядка 10 лет, и заметно, что сильно вырос уровень жизни граждан. Я думаю, что нынешний правитель пожил долгое время заграницей, и там многое взял себе на заметку. И, когда встал у руля, стал поднимать уровень жизни своих граждан. Появились новые политические установки, выраженные в лозунге «Народные массы превыше всего». Местные философы нашли привязку его к высказыванию Ким Ир Сена – «Поклоняться народу как небу», – и вот под этот идеологический фундамент в современной КНДР проводят множество преобразований.

Есть такой момент, что многие примеряют жизнь в Северной Корее на себя. Но вас же никто не заставляет жить там. У русского человека другой менталитет. Мы вообще другие. Мы такие недоверчивые, не можем ходить по струнке, нас ещё нужно упрашивать, чтобы загнать в тоталитаризм. Исторически власти часто обманывали русский народ, и поэтому мы такие, какие есть. Мы можем просто восхищаться КНДР, радоваться за людей, что я и делаю. Но мы не обязаны жить, как они, у нас другой путь.

Говорят, что Корея – несвободная страна. Тут можно подвести философско-религиозную основу. Как известно, Бог дал человеку право выбора. Но, когда мы проживаем эту жизнь, умираем, мы попадаем в другие сферы, где право выбора не существует. Исходя из прожитой нами жизни мы отправляемся.

 

Если говорить о свободе, сравните Северную Корею с какими-нибудь южно-азиатскими странами, где нищета и трущобы. Да, там есть свобода, там есть люди, которые хорошо живут, ездят на дорогих автокарах. В Северной Корее же никаких трущоб нет. Образование тотальное, а в странах юго-восточной Азии много необразованных женщин, например. Всё познаётся в сравнении. Поначалу Северная Корея, кстати, обгоняла по темпам индустриализации Южную. И Южная Корея, например, это страна с одним из самых высоких уровней самоубийств. И где люди счастливы?

И в Северной Корее, и в Южной существует культ предков, почитание старших. Ведь строй КНДР возник не просто так. Он идеально лёг на менталитет корейцев.

Кстати, представление о КНДР как о тотально закрытой стране не совсем верно. Мне рассказывали, что можно просто зайти в посольство и попросить визу, приехать и посмотреть. Может быть, не покажут то, что показали нам, но кто хочет, тот всегда найдёт способ туда попасть.

 

–  Как Вы оцениваете русофобию в Казахстане? Кто такой Тайчибеков и кто русские патриоты там?

– В моём представлении Тайчибеков – это такой казах-русский имперец. Да, с такими взглядами в современном Казахстане жить очень опасно. И чем быстрее мы его как-то оттуда выдернем, тем будет лучше. Я посещал Казахстан, когда там были беспорядки, но находился там недолго, и не скажу, что я столкнулся с русофобией. Казахи, в моём представлении, из всех наших советских азиатов самые европеизированные, это во многом видно. И русский язык у них развит, во всяком случае пока. Даже в Армении, в Ереване люди не говорят на русском, особенно молодёжь, а вот в Шымкенте, в Алма-Аты таких проблем нет. И так и должно быть в Казахстане.

Но вот эти беспорядки показали, что и деструктивные силы там есть, и ситуация может выйти из-под контроля. А так я лично в эту тему не сильно погружён и по Казахстану узнаю новости из Интернета и от соратников по партии.

 

– Вы были в Нагорном Карабахе. Как Вы считаете, почему Армения сдала Арцах, а в дальнейшем — явно стала дистанцироваться от России?

– Это тоже очень большой вопрос. Я могу судить, исходя из своих представлений. Честно говоря, армяне расслабились. Долгое время у власти в Армении стоял карабахский клан. Это были боевые армяне, которые прошли Первую Карабахскую войну. Потом ситуация успокоилась – кто-то ушёл в бизнес, кто-то надеялся, что Россия сразу вмешается. А противник в это время готовился. Опять же, это моё представление, возможно, я ошибаюсь. Но такая стратегия оказалось ошибочной. Нагорный Карабах надо было укреплять, в том числе – в военном плане. То, что случилось потом, это просто следствие. Азербайджан сильнее, да ещё его поддержала Турция и Израиль.

 

 

Ситуация явно была не в пользу Армении. Трёхсторонним соглашением мы остановили продвижение, но отдали другие области без боя. И все пункты этого договора были полностью нарушены со стороны Баку. Мы дали где-то слабину, Алиев тут же воспользовался ситуацией, стал давить дальше. Грамотная ведь политика, макиавельщина такая. А мы этому давлению ничего не противопоставили. А если откатить назад и ничего не подписывать? Воевать можно было бы и дальше. Возможно, азербайджанцы взяли бы Степанакерт, Шуши (и то, Шуши они брали бы долго, а так им его отдали, исходя из договорённостей), но там огромные территории – Кельбаджарский, Лачинский и другие районы. За это можно было воевать и воевать.

 

 

То, что Армения стала дистанцироваться от России – это политика Пашиняна. Я, честно говоря, не понимаю – либо он недалёкого ума как политик, либо явный предатель. Для меня пока это не совсем понятно. Он делает явные шаги, которыми пользуется злобный сосед. Понятно, что они никогда не замирятся с Азербайджаном. Сейчас нагнетается вопрос Сюника. Я туда ездил, к самой границе с Ираном. Алиев будет пытаться прорубить коридор к Нахичевань через Сюник любыми способами, исходя из текущего положения. Да и как можно замириться, когда Алиев изгнал местное население из Карабаха? Они говорят, мол, «мы никого не выгоняли», но они создали такие условия, при которых если бы люди остались, там явно были бы этнические чистки. И по их дальнейшим действиям всё вполне понятно – азербайджанцы крушат могилы, сносят памятники. Но они не строили город Степанакерт. Они имеют к нему, конечно, отношение, но очень небольшое. Если Шуши – 50 на 50, там как слоёный пирог все поселения, то Степанакерт строили русские и армяне. А азербайджанцы его оккупировали и начинают свои порядки устраивать. Это, конечно, возмутительно. Никогда Армения не замирится с Азербайджаном, пока не будет решена проблема Нагорного Карабаха. Рано или поздно этот конфликт снова вспыхнет.  

 

 

– Как Вы считаете, должна ли Россия отреагировать на арест башкана Гагаузии Евгении Гуцул, и если да, то как именно?

– Честно говоря, у меня эта ситуация вызывает недоумение. Евгения Гуцул – очень смелая женщина. У меня сложилось ощущение, что мы обещали ей всестороннюю поддержку. Можно было предполагать, что противник в лице Санду предпримет попытку её посадить и таки посадит. У нас должен был быть план на этот счёт, но пока я его не вижу. Мы должны «качать» Гагаузию, и мы её явно «качали». Ситуация вопиющая. Это режим сандуистов. Пользуясь властью, опираясь на Службу информационной безопасности, даже не на военных, она установила жёсткий режим, который позволяет так просто посадить популярного политического деятеля. Это же автономия – они объявляли себя республикой, и они могут возобновить эти процессы. Думаю, многое зависит от ситуации с Украиной ­– как мы здесь решим эти проблемы. Россия должна жёстко отреагировать на арест, вопрос только в том, какие есть возможности у России в отношении Молдавии. Потому что вся молдавская диаспора пророссийская. Мы не можем как-то давить на них. В Молдавии же власть кланов, но, насколько я знаю, Санду всех задавила. Посмотрим, что будет дальше.

 

–  Вы говорите, что «культурную политику страны нужно менять». Какой она должна быть? Как относитесь к цензуре?

– Культуру нужно взращивать. С одной стороны, она должна расти как дикое дерево, но с другой стороны, мы должны что-то стимулировать, а что-то жёстко ограничивать. Цензура ведь тоже – явление двоякое. Я – за цензуру, но только её должны осуществлять компетентные люди. Мы не должны бояться каких-то неоднозначных явлений. Может, они и негативные, но у нас должен быть к ним иммунитет. Уже был пример Советского Союза с жёсткой цензурой. Буквально – когда пошла культурная инфильтрация в 90-е годы, представьте советского инженера с его менталитетом, образом мышления, который заходит в ларёк, а там журнал с голой бабой! Да у него сознание взорвалось сразу!

Есть такой пример, который мне очень нравится. Когда судили Sex Pistols в Великобритании за альбом Never Mind the Bollocks, название которого можно литературно перевести как «Перестаньте пороть х***ню», адвокат сказал: «Что же мы за англичане, если мы боимся таких слов?». В этом что-то есть, это позиция. У нас, да, цензура имеется, но её вводят не против пошлости на экране, не против попсы. Допустим, в Советском Союзе рок-музыка подвергалась цензуре, что я считаю неправильным, зато и пошлой попсе расти не давали – у нас была приличная эстрада. А то, что есть сейчас, молодёжь только развращает. Повсюду рекламируется сериал о жизни эскортниц и проституток, показывается, как интересно вести такой образ жизни. Я считаю, что подобные сериалы не должна смотреть молодёжь, вот тут нужны запреты. А с другой стороны, книги Лимонова нельзя запрещать, потому что это – наша русская культура.

Так что считаю, что цензура – это необходимо, это нормально. Я уже не говорю о том, что в военное время она нужна, это другой вопрос. Но цензурой должны заниматься знающие люди. Я не смотрю телевизор, но иногда в гостях в него заглядываешь – это просто окно в ад. Должно быть больше образовательных, культурологических программ. Вот канал «Культура» – прекрасен. Но в целом все современные сериалы – это какой-то морок, они забивают голову полной чушью. Вот против этого должна быть цензура.

 

– Почему, по-вашему, индустрия развлечений продолжает работать, пока гибнут люди? Нормально ли это?

– Почему – это у соответствующих властных институтов нужно спрашивать. Индустрии развлечений, вообще, в таком виде не должна быть. Должна быть нормальная эстрада. Только рокеров притеснять нельзя. Пусть они выступают по клубам, по барам. Должен быть какой-то нонконформизм. Из этой среды вырастают личности, в том числе истинные патриоты страны. Но такой попсы, как сейчас, быть не должно. Это пошлость. Цензура должна бороться с пошлостью.

 

–  Вы критиковали сериал «Аутсорс» за русофобию. Как Вы считаете, почему либералы (или не либералы) продолжают снимать подобные фильмы?

– Потому что они чувствуют себя безнаказанными. На самом деле, я не знаю. Мне это удивительно. Так они выражают себя, иначе не могут. Может, они считают, что это нормально. Я, например, считаю, что в культурной среде, в образовании засилие либералов. Да, кто-то из этой прослойки уехал, но участвует в этом процессе из-за границы, кто-то затихарился и лишнего не говорит. А почему они продолжают снимать подобные фильмы – потому что другого снимать не могут. Я сам – киновед, кинокритик, и могу сказать, что у нас само деление весьма условно: патриоты, либералы… К сожалению, либералы умеют работать с хаосом творчества, они с помощью искусства и продвигают свои идеи. А у патриотов, честно говоря, пока не получается. Даже если взять «Аутсорс» — подобного уровня, но патриотического фильма я ещё не видел. На самом деле, я бы взял какого-нибудь либерального режиссёра и заставил снять патриотическое кино. Но, конечно, под присмотром. Думаю, у него бы получилось. 

 

 

– Вы писали, что после Украины «поставим под сомнение государственность Прибалтики». Это метафора или прогноз?

– Будем пытаться, я так думаю. Всё зависит от того, как с Украиной у нас получится. Но то, что творится в Прибалтике, нельзя оставлять без реакции. Я считаю, что это местечковая глупость национальных элит. Они, поскольку находясь между Россией и Европой, странами Запада, могли бы иметь только плюсы. Но они заняли вот такую позицию и пытаются бороться с Россией. Когда малое атакует большое, большое малое уничтожает. Как говорится, Прибалтике – приготовиться. Это не только мой прогноз, это логика событий.

 

–  Возможен ли полноценный мир с Украиной или конфликт вечен?

– Да, мы замиримся. Мы же с чеченцами замирились, и чеченцы сейчас с нами бок о бок воюют. У нас гражданская война была в 1917-м, но живём же как-то. Этот конфликт несёт большой элемент гражданской войны, а гражданская война у нас, по-моему, продолжается всегда. Я против гражданской войны, я – за примирение. Кстати, нам рано или поздно всё равно придётся искать с Украиной диалог. Сколько их там? 25 миллионов? Мы же не собираемся всех их убить, да? Если мы собираемся убить всех украинцев – у меня все вопросы снимаются. Но, во-первых, это невозможно технически, во-вторых, это абсурдно. Мы ведь братские народы. И, соответственно, с ними нужно будет вести диалог и работать не только военными средствами.

 

–  Какие уроки Россия должна вынести из СВО?

– Честно говоря, читаешь историю российской армии — мы всегда плохо начинаем. Система построена так, что мы всегда начинаем войну плохо. Но потом, учась на ошибках, с колоссальными жертвами, мы в итоге преодолеваем себя. И снова – 20 лет проходит, 30 – мы всё забываем. Вообще, России нужно подумать, как изменить армию. Может быть, как говорится, что-то в консерватории не так? Я тоже не специалист, я – наблюдатель, но со стороны и с точки зрения истории это выглядит так. В моём представлении та же ЧВК «Вагнер» была правильной военной структурой. Я считаю, что очень многое у «музыкантов» нужно перенимать – то, как у них всё было устроена. Конечно, там другой масштаб, но всё же.

 

–  Как Ваша семья относится к Вашей работе? Хочет ли сын пойти по Вашим стопам?

– Не знаю, у сына свой путь, пока он школьник. Во всяком случае, я сомневаюсь, что он о таком задумывался. А семья относится нормально.

 

–  Если бы Вы могли дать три совета тем, кто только начинает путь военкора, какими бы они были?

– Во всяком случае, хорошо подумать. Повторюсь, я против какого-то культа военкора. Надо определиться, соответствуешь ли ты этой профессии. Советы могут быть самые обычные. Военкор должен быть физически и психологически подготовлен, быть литературно развитым человеком. Тогда ты состоишься как военкор.

 

– Сейчас многие поднимают важные вопросы, касающиеся военных корреспондентов — о признании их статуса как участников боевых действий или хотя бы — о новом статусе для них, для возможности в дальнейшем проходить лечение и реабилитацию в системе военной медицины. Как Вы оцениваете справедливость текущего положения дел, когда военкоры не получают должной поддержки и признания?

– Какой-то статус, наверное, нужен. «Участник боевых действий» – это слишком круто, потому что, по сути, мы – не участники боевых действий. Конечно, военкоры разные бывают, и, может, нужно рассматривать какую-то систему отдельно. Например, есть Фадеев, который снял фильм про Мариуполь – ему, наверное, можно дать такой статус, потому что он, фактически, работал там в штурмовом звене. Но об этом должен заявить командир. Может нужен какой-то другой статус, с указанием «работал в зоне СВО», например. Лично мне статус участника боевых действий не то, что не нужен… Просто я – не участник. Неприлично пользоваться привилегиями, которые ты не заслужил.

 

 

– Что бы Вы пожелали россиянам сегодня? Бойцам на передовой, волонтерам и обычным мирным гражданам?

— Желаю победы, стойкости, терпения, удачи, здоровья. Всего самого лучшего я желаю русским людям! А врагам России ­– всего самого худшего.

 

(Новую книгу Дмитрия Селезнёва «Смерть в июле и всегда в Донецке» можно приобрести в книжных магазинах и маркетплейсах)

 

 

Мария Коледа