Леонид Решетников: «Всегда должна быть русская идентичность»

Интервью с Леонидом Петровичем Решетниковым – генерал-лейтенантом в отставке, бывшим сотрудником Службы внешней разведки России, историком, публицистом, российским общественным деятелем, руководителем Российского института стратегических исследований в 2009-2016 годах.

— Здравствуйте, Леонид Петрович! В 1970 году Вы окончили исторический факультет Харьковского государственного университета. Годы Вашей учебы проходили, когда во главе Украинской ССР стоял первый секретарь ЦК КПУ Пётр Шелест. С его именем связывают очередную волну украинизации, говорят о его заигрывании с националистической интеллигенцией и, в целом, с темой «самостийной Украины». Можете рассказать про то время? Как это отражалось на взглядах студентов, на жизни Университета?

— Для меня, сына русского офицера-фронтовика самое малоприятное началось в 5 классе, когда надо было учить украинский язык. В Харьков я попал к началу 4 класса в 1958 г., до этого в школу ходил в Шепетовке. Дивизию отца вывели в 1955 году из Австрии в Шепетовку. Когда отец демобилизовался, мы переехали в Харьков поближе к родителям отца Ракитянскому району Белгородской области. Мне сказали: «Ты должен учить украинский язык». Мои родители говорят: Дети военных тогда были освобождены от изучения местных языков, потому что они мотались с родителями по всему Советскому Союзу. Но ответ был: «Ваш мальчик пошёл на Украине в школу!». Значит, он должен учить украинский язык. Так пришлось в школе постигать украинскую мову и литературу.

Мова среди нас школьников и студентов воспринималась в русском городе Харькове, как юмористическое приложение к русскому – вот от украинской литературы, ведь нужно было читать очень скучных и тусклых второстепенных, третьеразрядных писателей. Леся Украинка, Марко Вовчок, Иван Франко, Коцюбинский… Половина из них, кстати, русины, не малороссы. Но самое главное, что в результате деятельности Петра Ефимовича Шелеста и его ЦК КПУ на все гуманитарные специальности при поступлении в высшее учебное заведение мы все должны были сдавать украинский язык и литературу. На историческом факультете требовалось написать диктант на мове. Представляете, какой пердимонокль! на русском-то трудно же написать на 4 или 5! А уж на мове… Специально устраивали такое, чтобы отсеять русских. На этом диктанте «сыпались» все, для которых исключительно русский язык был родной.

Диктант проводился в конце всех экзаменов. Ты сдавал историю, русский язык, литературу, украинский язык, украинскую литературу, а в конце — диктант. Таким образом, отсеялась бОльшая часть харьковских ребят, которые выросли в русских семьях. Очень сложно было поступить на истфак. При отлично по всем предметам, диктант я написал на 3 балла. Меня взяли только на вечерний. Но, так как я сдал всю следующую сессию на пятёрки, то перевёлся на освободившееся место на дневном отделении. Вот такое «чудо», придуманное командой Шелеста со сдачей украинской мовы.

На технических факультетах этого не было. Иначе они бы отсеяли просто всех, напрочь.

— И даже преподавателей вместе с абитуриентами.

— И даже преподавателей. Историю УССР и историю КПУ мы тоже учили. Это же анекдот– история КПСС и история КПУ — они ведь мало чем отличались. Но история КПУ и история УССР должны были читаться на мове. По всем другим предметам преподаватель спрашивал: «На каком языке вы хотите слышать лекции?». Конечно, все, в том числе и западенцы, которых много училось вместе с нами, кричали, что на русском. Обязательно требовалось, чтобы комсомолец подписывался на украинско-язычную молодёжную газету. В Харькове, на «Ленінську зміну» — практически, никто не хотел. Острая проблема для комсомольской, для партийной организации Университета.  Студентов разными путями просто вынуждали хотя бы на месяц, два подписаться, заплатив 30-60 копеек. Как-то вкрадчиво, малозаметно для молодежи внушалось, что республика самостоятельная от Москвы, что наша столица Киев, что мы все – советские украинцы, точнее что мы — «радяньские». Слово «русский» было крайне не востребовано, на офицерском уровне не использовалось.

— Получается, что украинизация затронула и историческое образование в те годы?

—  Конечно. Темы курсовых для дипломных работ у тех, кто специализировался по истории СССР, истории России, предлагались с местным колоритом, больше связанные с Украиной. Я специализировался на истории южных и западных славян, на этом направлении поменьше приставали с такими рекомендациями, если история России, СССР, КПСС,– то без Украины практически никак.

В Киеве, конечно, в те годы, было покруче. В Харькове не так. Многие мои друзья и сокурсники как-то не задумывались над этим. А я из очень русской семьи. Родители родились и воспитывались до революции, у них было представление о стране. Они избегали слово «советский», считая его неконкретным, были патриотами СССР. Просто не любили. Всегда говорили «русский»: русский завод, русский город, русский артист. Так в семье сложилось и мы трое детей это усвоили. Там, где были рождены в Советском Союзе, больше акцент делался на «советском»

— По Вашему мнению, жители самого Харькова – как себя воспринимали?

—  Тогда на 75% жители были русского происхождения, остальные были малороссы, евреи, армяне. Но проблема в том, что многие из этих 75% больше видели себя советскими, чем русскими. Внедрялась в голову советскость. Неважно, что ты говоришь на русском языке. Ты живёшь в советской Украине, «Раднянськой Україне». Эффективное сопротивление этой ползучей украинизации возможно было только на основе русскости, но она втеснилась советскостью.

Если бы у нас делался акцент на русской культуре, на русской традиции, русском быте, русской культуре – то русская идентичность сохранилась бы у большинства. «Ты советский человек!». «Лёня, ты почему всё «русский», «русский»?» —  мне такие замечания делали ещё в школе. Классный руководитель Иван Данилович Радченко читал у нас мову и украинскую литературу. Всегда ходил в вышиванке, делал мне замечания: «Лёня, ну шо ты «русский», «русский»? Ты – радянський, как и мы все – радянськие!». Да, они все «радянськие», но все при этом были украинцы, а советскость использовали для вытеснения русскости. Харьков вообще никогда не считался никогда Малороссией. Это Слобожанщина и никакого отношения к Малороссии не имеет. Это созданная русскими царями территория, осваиваемая слободами, населёнными пунктами — стрельцы всё продвигались, продвигались на юг. Потом Большевики зачислили её в состав радянской Украины. Скажу так, в 1950-е годы Харьковчане украинцами, вроде бы, не становились, но вот, русскими постепенно быть переставали.

— Скажите, пожалуйста, в стенах любого образовательного учреждения в мире эхом отражается мнение подрастающего поколения, взгляды, которые они формируют в семье, школе и ВУЗе. Мы видели толпы людей, которые то выходили на митинги за Навального, то выходили на его похороны. Как Вы вообще к этому относитесь? Есть ли надежда на молодежь, которая избежала клипового мышления? Или современное поколение потеряно в большинстве своём?

— Молодёжь – она всегда так или иначе оппозиционна. Критически мыслящая. Это надо иметь в виду. Во-вторых, у нас большая часть государственных школ никого не воспитывает вообще. Уже десятки лет функции нет, она исчезла. В-третьих, надо понимать, что в семьях люди во многом сами не воспитаны, особенно в духовном плане. Многие живут на простых эмоциях. Почему мы историческим просвещением занимаемся? Потому что без воспитания на исторических примерах на понимании, как развивается страна, какой смысл её существования, мы не выделим из молодёжи то ядро, которое составит основу нашего народа. Надо всегда опираться на ядро, остальные будут за ним идти. Чтобы выделить такое ядро, нужна огромная работа просветительская, воспитательная. И здесь вопрос: а кто собственно воспитывает? Готовы ли наши учителя и преподаватели к этому, какие у них настроения, идейный и профессиональный уровень? Проблем очень много.

Мы создали в Московском государственном университете технологий и управления первый казачий бакалавриат. Это будущие преподаватели истории, муниципальные работники и журналисты, специалисты по связи с общественностью. Мобилизовали всё, что только могли, искали преподавателей по гуманитарным дисциплинам, таких которые могли бы не только классно донести информацию, но и выполнять идейно-воспитательную функцию, формировать патриотически-государственное мышление. Это было совсем не просто. Преподавательский корпус в стране разнороден и далеко не весь готов воспитывать граждан нашего Отечества.

— А как Вы относитесь к ЕГЭ и дистанционному образованию в целом?

— Да какое может быть дистанционное образование. Я, знаете, стал историком, во многом благодаря своему учителю истории. Дядька был такой, Григорий Лазаревич Шкиллер, командир миномётной батареи во время Великой Отечественной войны. Слушал его с открытым ртом. Он заметил, и стал мне уделять повышенное внимание, давал читать книги по истории, готовил меня к экзамену. Будет тебе там какой-то дядя или тётя на экране преподавать, отмечать интересующихся твоим предметом детей? Вряд ли.

Учителей в школе мы боялись и уважали, только одного, как сейчас говорят тролили. Слушая сегодня внуков, у меня складывается впечатление, что в лучшем случае одного-двух ученики считают нормальными

— Вернемся к Харькову. Как Вы считаете, почему в 2014 году Харьков не пошёл по пути Донбасса окончательно? Почему не получилось создать ХарьковскуюНародную Республику?

—  Необходимо иметь в виду существенное отличие Харькова от Донбасса. Харьков – огромный студенческий и научный центр. В нашем Харьковском университете, созданном аж в 1805 году – значительную часть студентов составляли ребята с правобережья Украины, с Галиции. Половина сокурсников была оттуда, с западной Украины. Часть была и из восточной. Харьковчан на истфаке вообще было очень мало на истфаке. Так и в других ВУЗах. Западенцы, заканчивая университет, в значительной своей части не спешили возвращаться домой, оставались в Харькове, многие выходили замуж, женились, создавали семьи. Постепенно менялся состав харьковчан. К 2014 году в административных структурах, в прокуратуре, в судебных органах, в МВД вот таких выходцев с западной Украины стало очень много. Это надо иметь в виду. Но всё равно — значительная часть образованных харьковчан, конечно, хотели быть в составе России. Думаю ни в Донецке, ни в Луганске в таком количестве западенской прослойки не было. Второе, постсоветское харьковчане, кто ориентировался на Януковича, на руководителей города Кернеса, Добкина, и прочих людей, которые вроде бы провозглашали «Россия», а в ответственный момент исчезли. Предали. Кроме того, Москва в отношении восставшего Харькова. Вела себя довольно пассивно, администрацию взяли, на центральной площади стояли десятки тысяч людей, все скандировали — «Россия!». Но… не хватило руководителей, реальной помощи России, ну и в целом духа.

— Вы сказали про землячество. Землячество Армении, землячество Азербайджана того же — они очень плотно взаимодействуют друг с другом, плотно связаны между собой, помогают друг другу в различных ситуациях. Когда человек приезжает в другую страну, он может обратиться к своим, скажем так, соплеменникам. Как Вы думаете, почему у нас, у русских, не сложилось полноценное землячество?

— Смотрите, у русско-советских в Харькове, было значительное большинство. Вроде какая необходимость помогать друг другу? Нас же много, всё в порядке! Ситуация, что ты в меньшинстве, заставляет создавать землячества, объединяться и помогать друг другу, чтобы выжить, занять позиции, двигаться дальше. Когда русские оказываются в меньшинстве, они тоже способны на объединение. Или когда страшная беда. А так в Харькове идёт нормальная жизнь, западенцы понимают, что если они не будут помогать друг другу, если они не объединяться, то они не прорвутся на высокие посты. Армяне могут купить кого-то. а западенцы послабее в материальном смысле. Они более сильны в своей нахрапистости, упёртости. Поэтому и получается так. Армяне веками меньшинство везде, кроме Еревана, они не объединяются, а ругаются между собой. Так же и западенцы.

— Ваша первая командировка в качестве разведчика была в конце 70-х в Югославию. Как на Вас повлияла эта поездка?

— Тогда Югославия считалась полу-капиталистической страной. Туда обычный человек попадал после серьёзного отбора, контроля. Даже в туристическую группу. Когда я туда приехал, это была совсем не социалистическая Болгария, где я учился в аспирантуре три года, не как разведчик, а как обычный аспирант. Это была другая страна, руководство которой действительно было, в сущности, нам враждебно. Не народ, а руководство. Был строгий, жёсткий контроль за нами и за американцами. Два врага Титовской Югославии — СССР и США. Нас они опасались больше контроль со стороны спецслужб Югославии был очень жёсткий.

Как историк, я всё-таки рано защитился – в 26 лет стал кандидатом наук. Считал себя много знающим специалистом, что очень великий, всё знаю. Моя жена тоже историк, кандидат наук, только она с акцентом на Сербию, а я – на Болгарию. В Белграде, получив возможность знакомиться с архивами, с литературой, недоступными в СССР. И вдруг ты понимаешь, что в Советском Союзе тебя готовили как одноногого или однорукого историка. Как говорится от сих, до сих. За границей, оказалось, что мы столько просто не знали, несмотря даже на то, что у меня был допуск по форме №3 КГБ, для работы в спецхране. Но ведь был ещё номер два, номер один – про них я вообще не говорю. Вдруг ты понимаешь, что над тобой, в общем-то, поставили эксперимент. Не только надо мной, над сотнями тысяч людей. Кто-то там определил, что ты можешь работать только в этих рамках.

Кстати, некоторые сербы, с которыми я контактировал по работе, посчитали, что меня можно увлечь троцкистской литературой, бухаринской, какими-то западными, как мы сейчас говорим, демократическими «исследованиями». Мне подсовывали подобные книжки, но меня они трогали. А вот то, что я соприкоснулся с историей, связанной с Россией, с Российской Империей, с Верой, с Церковью! Там такого всего много было. Существовало два центра белой эмиграции — Франция и Югославия. Если не ошибаюсь, больше 100 тысяч человек прошло через Югославию, многие осели там, сформировали целые направления в сфере искусства, науки, градостроительства, читая всё без ограничений, о которых говорил выше, я и начал понимать, что очень многого не знаю. Все 80-е годы я очень много читал, анализировал, сопоставлял, размышлял.

—  Можно ли было предположить в то время, что буквально через очень маленький для истории срок, в начале девяностых, фактически начнется распад Югославии? Могла ли Россия как-то повлиять наэти события, может быть — смягчить их?

-Начав работать в советском посольстве в Белграде весной 1979 года, я вскоре был отправлен в командировку в Хорватию и в Словению, затем ещё поехал в Косово и в Македонию. Когда вернулся из этих поездок, то представил отчёт, в котором сделал вывод, что Югославия долго не протянет как единая страна, она распадётся. Тогда посол на совещании сказал: «Вот у нас хороший дипломат, Леонид Решетников. Способный человек, но не изжил молодёжный радикализм! — прогнозирует распад Югославии в ближайшие годы». Многие на совещании засмеялись. Я тоже репу почесал, думаю: может, действительно перегнул палку?

Однако, я ведь проехал эти республики, видел отношения людей между собой. Кстати, для этого очень важно знать местные языки. До недавнего времени у нас и МИДовцы, и разведчики как-то не очень это понимали. Мол, английский есть и достаточно. Нет! Во Франции, Италии, Греции ты не сможешь работать только с английским! Когда я со своим болгарским и сербским слышал, что люди говорят между собой на актуальные темы, то понимал, что страна так долго не протянет. После Тито, а он  тогда уже был старый и больной, вся система грозила выйти из-под контроля.

Вот приехал в Загреб, включаю радио – тогда были очень популярны, прямые включения по телефону: — «Здравствуйте, что вы хотите спросить?» — «Скажите, пожалуйста, почему собак на кладбище в Загребе хоронить нельзя, а сербов можно?». Когда ты слышишь такое в первые же часы командировки, думаешь: «Ничего себе…». А потом пошло-поехало, так и набирается. Как набирается материал для анализа? Не только когда читаешь и смотришь ТВ, но и вращаешься в народе, слушаешь и смотришь внимательно.

Я как-то с американцем общался, с ЦРУшником, в 1982 или 1983 году. Он меня спрашивает: «Как ты думаешь, сколько просуществует коммунистическая власть в Советском Союзе?». Я ему вдруг говорю: «Ну, лет 7». Когда я пошёл к себе, задумался: «Почему я так сказал?». Я никогда об этом не думал. Ответ пришел сам собой. Коммунистов ведь нет. Членов партии — много, сам член партии, а коммунистов нет. Закончились. Единицы, конечно, есть, но как явление их нет, есть просто члены партии. Поэтому в случае кризиса режим просто рассыпится. Он и рассыпался.

— Все-таки, по Вашему мнению, Россия как-то могла помочь Югославии?

—  Она могла помочь во время войны. Только уже не Югославии, а Сербии. Удержать Югославию, созданную по образцу Советского Союза, было невозможно после Первой Мировой войны. Две идеи Пашича. Первая: большая Сербия, великая Сербия, страна, объединяющая всех сербов – это Черногория, огромные районы Хорватии, сербские районы Боснии и Герцеговины — Единая Сербия. Остальные пусть создают отдельные республики. Правильно же рассуждали сторонники такого варианта: Хорватия, Словения –католические территории, с другой культурой, другими традициями, да ещё историческая вражда… Но «товарищи» из Лондона настояли, уговорили, задавили и создали Королевство сербов, хорватов и словенцев, т.е. Югославию. Тито потом, когда пришли к власти коммунисты, практически скопировал советскую модель. Что они сделали? То же самое! Они сербский государственно образующий народ тоже поделили. Смотрите, Республика Сербская – как она оказалась в Боснии и Герцеговине? С какой стати? Ну и разделили, собственно, Сербию. Краина огромная, там 200 тысяч сербов в Хорватию отдали. Придумали автономный край Косово, Воеводину и т.д.

— А сейчас? В настоящее время очень сложная ситуация складывается в Сербии. Как Вы думаете, как в дальнейшем будут развиваться события в Сербии и Косово?

— Понимаете, Сербия в очень сложном положении, потому что она отделена от нас. Она далеко, её окружили, её давят со всех сторон.

— Как и Приднестровье. Только Приднестровье ещё и никем не признано.

— Стенания Вуйчича, что «На нас давят, и я вынужден» — мне кажется, что сейчас просто нет царя Лазаря, нет такого сербского деятеля, который мог бы сказать: «Отвалите! Ребята, у нас есть своя сербская идея, мы стоим на этих позициях, никакое НАТО нам не нужно». Но на это надо решиться. А руководство – оно уже пропитано западничеством, сильно пропитано. И в нем есть люди, напрямую связанные с Западом. В принципе, народ Сербии выдержит любое давление. Смотрите, Додик во главе Республики Сербской держится, несмотря ни на что. Он выступает за объединение Сербской Республики с собственно Сербией, смело приезжает в Москву, с В. Путиным встречается. Он повторяет: «Мы не отойдём от линии дружбы с Россией, нам не нужна никакая Босния и Герцеговина, нам не нужно НАТО». Многое зависит от человека, от лидера, от вождя, от его окружения.

Американцы, НАТОвцы страшно боялись наземной операции. Против Сербии, потому сербская армия –не понесла значительных потерь. США стояли перед необходимостью наземной операции. Думаю, что «друзья» Слободана Милошевича в США, (ведь он долго работал там в банковской системе) они его уговорили пойти на договор с американцами, а те, как водится, его обманули и вскоре арестовали.

Россия помогала Сербии, вопреки Ельцину. В генштабе, в министерстве обороны, в спецслужбах разработали планы, кое-что уже делали, были готовы действовать, если бы Милошевич решился продолжать войну, не отступать перед угрозой наземной операции. Помощь бы была. В тылу американцев и мосты бы взрывались, и танки в пропасть летели, и самолёты падали. Но он не решился. Мне его брат, который был здесь послом, говорил: «Леонид, ты хочешь, чтобы сербский народ погиб». Я говорю: «Ну а ты хочешь, чтобы мы там погибали? Будете воевать – мы будем вам помогать. Не будете – как мы вам будем помогать?».

— Русские не могут большими сербами, чем сами сербы.

— Да, да. И большими армянами, чем сами армяне. С этим надо заканчивать. Хватит.

— А сейчас как будет развиваться эта ситуация, как Вы считаете?

— Ситуация в зоне СВО и вообще конфликт с Западом эскалируется, то он может попытаться пойти по пути более жёстких мер в отношении неугодных или ненадежных стран. Зачистили все Балканы, кроме Сербии. Они могут «доломать» Вучича, могут его устранить — организовать очередную революцию, бунт. Под угрозой и Додик.

— Технологию переворотов никто не отменял.

— Конечно. У них всё отработано. Многое зависит от наших результатов в СВО. Если они будут ощутимо позитивные, то Сербия может отстоять свою полунезависимость.

— Расскажите о Вашем проекте, связанном с островом Лемнос в Греции.

— Лемнос – проект, я считаю, уникальный. Ему в этом году уже 20 лет. Как раз на Светлую седмицу, в мае 2004 года, я приехал на остров в первый раз, вместе с советником-посланником и одним молодым дипломатом. На Лемнос в марте 1920 года было эвакуировано из Новороссийска порядка пяти тысяч человек, связанных с армией Деникина. Это были в основном — женщины, дети офицеров, возрастные офицеры, раненые, больные, часть мирного населения, которых удалось вывезти. Когда в ноябре 1920 года П.Н. Врангель организовал грандиозную эвакуацию русской армии из Крыма, на остров высадили 17 тысяч казаков Кубанского казачьего войска, около 9 тысяч Донского казачьего войска, и Терско-Астраханский полк одна тысяча казаков. Фактически, через этот остров, где население 16 тысяч человек, прошло 32-33 тысячи наших соотечественников. «Лемносское сидение» сравнимо с «Галлиполийским сидением» корпуса Кутепова армии генерала Врангеля.

В феврале 2017 года на встрече с Президентом, я подарил ему две свои книги – «Вернуться в Россию» и «Русский Лемнос». Он взял «Русский Лемнос», листает и говорит: «Никогда не слышал. Про Галлиполи слышал, про Бизерту знаю, а про Лемнос — нет». А почему не знает? Потому что там в основном были казаки. Среди офицеров-казаков было мало писателей-мемуаристов, в отличие от армейского корпуса. Армейс кие офицеры, особенно гвардия, всё-таки считалась интеллигенцией вооружённых сил Российской Империи. А казаки и книг воспоминаний оставили, но очень мало. Мы предположили, что на острове должны быть наши кладбища – ведь «сидение» длилось почти два года. Нам митрополит этого острова – Иерофей, уже покойный, замечательный иерарх Элладской церкви на приёме в нашем посольстве сказал, что да, кладбища были, приезжайте посмотрите. Нам на Лемносе показали два антантовских кладбища. Во время Первой Мировой войны на острове был штаб Черчилля, командовавшего войсками, которые штурмовали Дарданеллы. Турки там им накостыляли очень сильно. Всё побережье пролива Дарданеллы установлено памятниками в честь разгрома англичан и французов и так далее. На Лемнос свозили погибших офицеров, там хоронили раненых, умерших в лемносских госпиталях. Образовались два огромных кладбища, одно, по-моему, на три тысячи человек, а второе — на тысячу человек.

Нам глава острова посоветовал поискать русские могилы на антантовских кладбищах. Мы на одно, на второе, а они – как национальные парки – английские газоны, всё красиво, убрано, красота, хоть гуляй там. Но наших могил не нашли. В одном селе, рядом с антантовским кладбищем случайно наткнулись на грека, заговорили, что ищем русские могилы. Знаю место отвечает, там мой брат овец пасет. Проехали 4 км, поднялись на холм. Вокруг ни деревца, ни сучка, бирюзовое море, колючки по пояс. Грек говорит: «Вот это – ваше кладбище». Мы – как кладбище? … В общем, мы нашли пять или шесть разбитых плит, имена только на трёх сумели прочитали. Как сейчас помню – Анна, Елизавета, Георгий. Только имена. Потом оказалось, что всё это – имена детей. Как же так? Здесь должны быть десятки и десятки могил!». А грек и отвечает: «Сотни!». Стоим, смотрим на море, вдруг наш советник-посланник, Алексей Попов, говорит: «Давайте споём». И мы запели «Христос Воскресе». И заплакали. Дядьки стоят и плачут. Поворачиваемся – греки тоже плачут. «Вы-то чего плачете?» — «А мы всё думали, когда русские вспомнят о своих?». Если бы они так не сказали, мы бы просто побыли, да уехали. А то, как он это сказал…

Мы прямо там, на кладбище дали слово, что мы — восстановим все. Уже в сентябре мы ставили памятный крест, там, на Лемносе. В присутствии корабля Российского ВМФ и почетного караула наших десантников. Мы 16 лет проводили мероприятия, восстановили имена всех, похороненных на Лемносе. Может, кроме двух-трех человек и ещё у трёх – четырех — неполные имена. А так – 380 могил, включая 86 детских. Это до Беслана было самое большое русское детское кладбище в мире… Дети умирали, от месяца до 16 лет — от всех болезней, в лагерях, за колючей проволокой.

Первая могила, кстати, тоже символичная – это фрейлина императрицы графиня Аглаида Голенищева-Кутузова. Мы её нашли последней. Долго искали, но потом всё-таки нашли указания в источниках, а когда сравнили с местностью и поняли, что это она. Она отдельно, в селе Портиану находится. На нашем кладбище полный срез Российской Империи от простых казаков до сенаторов. Мы начали проводить «Русские дни на Лемносе». Сначала для того, чтобы всё расчистить, восстановить кладбище. Создали молодёжный православный отряд «Лемнос» около 15 ребят и девчат, которые работали физически, молились, проводили какие-то мероприятия, купались, конечно же, в море. В том числе среди них был и мой внук Василий, моя старшая дочь Елена.

Когда подросли сами участники этого первого отряда, решили уже создать лагерь для казачат юга России из кадетских корпусов. В лагерь отбирали путём конкурса работ на патриотические темы учащихся кадетских корпусов, кадетских классов, девочек отбирали из православных гимназий. Каждый год мы привозили туда 16 мальчиков и четырех девочек, или 14 мальчиков и четырех девочек — победителей. Конечно, согласовывали это с руководством корпусов. Победители – это победители, но если руководство или родители не согласны, то, конечно, не брали. Это был православный, политологический, исторический лагерь.

— А сейчас?

— Всё прервалось с пандемией.

—  Каковы перспективы и Ваши прогнозы по развитию современных российско-греческих отношений?

— В массе своей греки очень лояльны к России. Но, так как Греция НАТОвская страна, то там настоящие хозяева из США и люди подобраны во власти соответствующие. Вы посмотрите, что НАТОвцы сделали за последние 10 лет? Они по всей линии соприкосновения с нами, начиная от Финляндии и заканчивая Грецией, сменили не только руководство, но и элитарную часть страны — везде! Не совсем из них получилось со Словакией и неудачно с Венгрией.  Но большинство венгров – это особая статья — националисты высшей пробы и консерваторы. Орбан давно держатся у власти, его трудно сковырнуть. А так, по всем странам, даже в Финляндии – они поставили извращенцев, идиотов, дегенератов, олигофренов. Они не могут нас понять, а мы не можем понять их. НАТОвцы над этим десятки лет работали, готовились к уничтожению России. Именно России. Они уже 700-800 лет пытаются это сделать. У них огромный опыт.

Даже в 90-е годы, когда из каждого утюга раздавалось что мы всё проиграли, нас никто не уважает, мы никто и звать нас никак, в их документах, которые мы всё равно добывали — в английских, американских — отличилось, что Россия остаётся их главным противником. Когда у нас многие считали, что всё пропало они так не считали. Их спецслужбы считали, что Россию нужно добивать. Союзники выстроили заранее систему чтобы у нас не было никаких союзников. В Венгрии не получилось, в Белоруссии тоже, но во многих странах ещё как получилось! В Греции, среди правых или правых центристов, которые всегда там были при власти, были люди, ориентированные на хорошие отношения с Россией. Они были просто устранены. Кого в тюрьму, кого пинком выгнали отовсюду. Отобрали только самых отъявленных мерзавцев из этих правых центристов.

Поэтому перспективы какие? Хорошие перспективы с любой страной появятся только, в случае настоящей Победы в СВО.

— Нужна ли в стране государственная идеология и какой она должна быть?

—  Она у нас есть. Это одна короткая фраза — за Веру, Царя и Отечество. Больше у нас не было никакой идеологии и быть не может.

— Но она только сейчас начала восстанавливаться, скажем так.

— Да, но до этого она была тысячу лет! Она просто есть, и это очень понятно – за Веру — небо, Отечество – земля, Царь – связь неба с землёй. Сейчас не царь, но лидер нации, лидер народа, лидер страны. Можно «государь» его назвать, от слова «государство».  Вот она – простая идеология. А всё остальное это разговоры в пользу бедных. Умственно бедных. Или, чтобы заморочить людям головы и нагреть руки.

— Что, по Вашему мнению, является главной бедой нашего Отечества и каким Вы видите будущее нашей страны?

— Мы с этого начинали. Наша беда основная – что мы потеряли сакральный смысл существования русского человека, понимание, зачем нужна Россия, зачем человек живёт. А будущее я вижу через призму прошлого. Мы тысячу лет развивались — от князя к великому князю, от него к царю, от царя к императору. Единая линия. Потом от неё напрочь отказались. Громогласно заявили: 1025 поколений Решетниковых – это все идиоты, дураки. Вот мы – умные, мы не будем так жить, как вы жили тысячу лет. Не в плане быта, а в плане мозгов. Мы будем жить по-другому и пошли «творить». К чему пришли? Потеряли Веру, традицию, милосердие. Я вижу Россию, будущего — процветающую на базе того, что выработал наш человек за тысячу лет.

Вот мои чеченские друзья говорят – станьте опять русскими, живите как русские и мы будем всегда с вами. Почему мы пошли за вами? Мы увидели, что русские – верующие, что русские говорят на русском языке и дорожат им, что русские ни пяди своей земли не отдадут. А сейчас говорит: «Вы веру попрали, всю страну абортировали, язык у вас матерный, землю свою отдали». Спрашиваю: «Какую свою землю?». «Украина, Белоруссия. Это же русская земля!». Многие представители северо-кавказских народов говорят: «Да будьте вы русскими! Мы хотим, чтобы вы были русскими, такими, за которыми мы пошли! После кровавых сражений кавказской войны мы поняли, что вы – богатыри. А если вы будете не богатыри, так чего за вами идти?». Так и получилось. Сейчас они надеются, что мы опять станем русскими. Они хотят быть с великими русскими.

Мой зять – Юрий Кот. Он написал очень хорошую книгу «Украинцы! Мы русские!». У него там есть такая фраза: «Когда украинцы были русскими, они тоже были великими». В каждом народе России есть понимание, что от состояния русского народа зависит процветание и других народов нашей страны и нашей культуры.

Вот это и есть национальная политика. Поднимай государствообразующий народ и все будут с нами.

Мария Коледа