Михаил Хлебников: «Сегодня большая литература рождается на полях сражений, в непростой, но необходимой работе волонтёров»

Интервью с Михаилом Владимировичем Хлебниковым – писателем, литературным критиком, литературоведом, кандидатом философских наук, главным редактором журнала «Сибирские огни».

— Добрый день, Михаил Владимирович. Расскажите, пожалуйста, немного о себе.

— Так получилось, что какие-то даты моей биографии пересекаются с поворотными событиями в нашей стране. Мистики тут никакой нет, в мире спокойно и размеренно работают законы больших чисел. В 1991 году, после окончания школы, я готовился к поступлению в институт. У меня были определенные планы, но пришлось сокращать амбиции и дистанции. На филолога я учился в Новокузнецком государственном педагогическом институте. Об этом я нисколько не жалею. Было много времени для жизни, чтения, общения с друзьями. Но учёба также никуда не уходила. При большом желании я и сейчас могу обсудить треугольник Щербы, сказать несколько полуосмысленных слов по поводу монофтонгизации дифтонгов. Завершив филологическое обучение, я был всесторонне подготовлен к жизненному краху. Последующий выбор оказался ещё более странным – я занялся философией. Для работы критика и литературного исследователя подобное сочетание оказалось весьма продуктивным. Но это далеко не близкие вещи: филология и философия, несмотря на всю близость их словесного звучания. Первое учит зоркости, возможности поймать что-то на уровне слова, предложения, а потом «истолковать», зачастую вне зависимости от исходного намерения автора. Философия помогает создать некоторую картину мира, найти связи между далёкими явлениями, произвольно их масштабировать.

Дальше были аспирантура, диссертация и долгие годы преподавания в различных учебных заведениях. Педагогический стаж насчитывает двадцать девять лет. Я решил не дотягивать до бессмысленно круглой даты и поставил здесь точку.

С 2022 года я работаю в журнале «Сибирские огни». Но многие вещи, которыми я занимаюсь в последнее время, вырастают из студенческих увлечений. Тогда я выступал с докладами, посвящёнными поэзии Георгия Иванова, читал Довлатова, интересовался историей русской эмиграции. Спустя тридцать лет об этом написаны книги. Можно сказать, что я бережно хранил и лелеял замыслы, а можно сделать вывод об отсутствии моего внутреннего развития. Обе версии по-своему достойные и отражают действительность.

— Вы много лет преподаете в юридическом институте. Как работа с будущими юристами влияет на Ваше понимание тем власти, идеологии и «образов врага», которые Вы исследуете?

— Если говорить об основной части студентов, то воспитание миропонимания в школе в целом провалено: они с трудом входят в логику и философию. Но, когда начинаешь с ними работать – постепенно входят, понимают взаимосвязь между разными социальными явлениями, своей жизнью и большими движениями в обществе. Приходящие в вуз активные интеллектуалы чаще всего воспитаны в либеральном духе. С ними нужно работать точечно. Грубые методы здесь всегда работают против нас. Давить и заставлять – это худшее, что можно придумать. Это всегда формирует резкую оппозицию. Не забывайте, что для молодого поколения характерен запрос на справедливость, и нарушение её рождает чувство отторжения и протеста. А та самая точечная работа, о которой я говорю, показывает свою действенность. Я говорю сейчас не о прямолинейной перековке либералов в патриотов. Я о разрушении шаблонов, преодолении зашоренности. Ребята начинают доверять. Думать, сомневаться. Важно не нарушить доверия.  

— В 2017 году Вы стали лауреатом премии «Сибирских огней» как критик. За какие именно работы была присуждена премия и что для Вас значило получить признание от журнала, в котором Вы впоследствии стали главным редактором?

— К первой своей литературной публикации я шёл очень долго. И она состоялась именно в журнале «Сибирские огни». Я откликнулся на публикацию дневников сценариста и драматурга Алексея Гладкова – автора знаменитой пьесы «Давным-давно», известной нам по фильму «Гусарская баллада». Она и получила премию. После публикации знающие люди посоветовали сходить в журнал и поблагодарить Михаила Николаевича Щукина. Я отправился за благословлением, держа в памяти всем известную встречу Пушкина с Державиным. Но всё произошло несколько иначе, без символического напутствия. Ключевая фраза прозвучала в виде: «Иди, пиши дальше».

На премию я особо не рассчитывал, поэтому известие о награде стало неожиданностью. Конечно, я продолжил бы писать и без каких-то поощрений, но тут как-то всё сошлось в одной точке. «Сибирские огни» – главный журнал в моей жизни.

С тех пор я не терял связи с ним. Участвовал в ежегодных писательских совещаниях «Сибогней», инициировал на площадке журнала литературные дискуссии. Параллельно писал книги, тексты для разных изданий, копил собственный профессиональный капитал. В 2022 году Щукин сказал мне, что в близкой перспективе хотел бы оставить журнал и заняться творчеством. Он поднял «Сибогни» на определенную высоту и хотел, чтобы преемник сохранил нужный курс. Поэтому предложил мне прийти работать в журнал. Я согласился не сразу – понимал, какая ответственность на меня ложится.

— Новосибирск и Новокузнецк — два крупных сибирских культурных центра. Как провинциальный, но мощный интеллектуальный фон Сибири повлиял на формирование Ваших взглядов и тем?

— Это очень разные города. По лицу и характеру. Новокузнецк – мощный советский индустриальный центр с крепким рабочим классом. Он стянут в пространстве, собран, имеет общий ритм жизни. Новосибирск более рассредоточен. Здесь есть определённые точки сбора, где можно найти «свою атмосферу», создать для себя комфортную среду. Есть проекты поверх границ этих сообществ. К ним относятся как раз «Сибирские огни».

— Как Вы пришли к теме русской эмиграции, особенно «третьей волны» и фигуры Довлатова?

— Довлатов, как я уже сказал, моё давнее увлечение, которое с годами не ослабевало. Эмиграция как явление – суровый тест на писательскую состоятельность, возможность сохранения связи с языком в чуждой для тебя среде. Немногие выдержали это испытание. Третья волна дала нам двух больших писателей – Довлатова и Лимонова. Оба состоялись не благодаря, а вопреки. При этом Довлатов находился в более сложном положении. В отличие от «Эдуарда Великолепного», он работал исключительно в традиционном литературном пространстве. К сожалению, он не дожил до признания со стороны читателей, в котором очень нуждался. Его судьба – странное сочетание человеческой слабости, череды неудач и срывов с удивительной преданностью русской литературе. Мне хотелось проследить и отразить эту непростую связь на материале жизни писателя. «Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной» сказано не для красного словца, но отражает невидимую глазам современников сторону жизни писателя. Время всё расставило по местам, но, увы, это произошло за пределами человеческого существования русского писателя Сергея Довлатова.

— Вы издали 25 шпионских романов в серии «Шпионы. Дело №…». Что Вас привлекает в этом жанре?

— Советский шпионский роман – уникальное явление. Хотя книги этого жанра активно издавались всего несколько лет – в середине пятидесятых годов прошлого века – степень их воздействия на сознание советского человека весьма велика.

Знаменитая фултонская речь Черчилля весной 1946 года – объявление войны Советскому Союзу. Мы знаем её под названием «холодная война». Она привела к резкому размежеванию стран бывшей антигитлеровской коалиции, увидевших во вчерашних союзниках сегодняшних соперников: идеологических и геополитических. «Железный занавес» опустился тихо, без грохота орудийных залпов, но с последствиями не меньшими по сравнению с «классическими» войнами.

Защитная реакция привела к идее автаркии – самодостаточного существования, сосредоточенности на решении внутренних проблем. Советский шпионский роман – один из ответов на эту потребность минимизировать контакты с внешним миром. С одной стороны, есть СССР-Космос – мир гармонии, красоты и порядка. С другой стороны, в наличии Запад-Хаос, единственная задача которого сводится к разрушению Космоса. Шпионы – агенты Хаоса – пересекая границу двух миров, не столько выполняют конкретно поставленное «шпионское задание»: выкрасть чертежи, взорвать мост, убить талантливого изобретателя, сколько самим фактом своего пребывания попытаться подорвать целостность Космоса.

По всей видимости, уже сегодняшнему российскому обществу придётся искать свои рецепты противостояния с нашими вечными геополитическими соперниками. Как и семьдесят лет тому назад большую роль в борьбе будет играть искусство. Я полагал, что книги из прошлого могут обрести «второе дыхание» в настоящем, так как нам жизненно необходимо нащупать образ нашего ближнего будущего. Как нам строить отношения с теми, кто будет настроен враждебно? Как сохранить победу, сосредоточившись на созидании?

Ну и не будем забывать, что советские шпионские романы удивительно хорошо читаются и сегодня: они динамичны, хитросплетения сюжета не дают и сегодняшнему искушенному читателю оторваться от повествования. В них есть идеально подобранный заряд оптимизма, светлой веры в торжество правды.

— Ваша монография названа «первым в России исследованием теорий заговора». Почему эта тема стала актуальной именно сейчас?

— В своё время мне удалось решить эти проблему для себя. К сожалению, мне не удалось сформулировать её человеческим языком, так как мне хотелось писать «солидно», густо оперируя словами «трансцендентность» и «трансцендентальность». Тут вспоминается известное стихотворение Андрея Белого:

Жизнь, — шепчет он, остановясь
Средь зеленеющих могилок, —
Метафизическая связь
Трансцендентальных предпосылок.

Если кратко, то теория заговора работает и живёт в странах «формальной» или «ритуальной» демократии, в который человек обладает набором прав и свобод. Он ходит на выборы, голосует за «своего» кандидата, но постепенно нарастает понимание того, что его голос не на что не влияет. Реальная политика – результат мелких договоренностей не слишком масштабных фигур. Сравните Наполеона с Макроном или очередного бесцветного лидера Великобритании с тем же Черчиллем. У среднего человека постепенно вызревает понимание, что его воля и его жизнь – исчезающе малая величина. «Теория заговора» придаёт смысл твоему существованию. Ты знаешь, кто управляет всеми процессами, становишься зрителем, а может быть, и участником гигантской битвы Добра и Зла. И даже твоя гибель от удара кинжала коварного тамплиера или когтя рептилоида ложится, пусть и малой тяжестью, на весы вечности.

— Как Вы определяете «конспирологическое мышление» и его роль в истории России?

— Конспирологическое сознание больше свойственно как раз западным странам. Нам любят припомнить небезызвестные «Протоколы…», скромно забывая о том, что многие классические труды по теории заговора были написаны гораздо раньше и получили «широкий читательский отклик» в «цивилизованном мире». Можете прочитать о таком бестселлере XIX столетия, как «Завещание Петра I», всплывшее по чистой случайности накануне нашествия Наполеона. Или поинтересоваться историей гонений на иезуитов в Европе в том же замечательном, прогрессивном XIX веке. И таких примеров я могу привести десятки. Что касается России, то наша настороженность в отношении западных соседей объясняется элементарным знанием и уроками истории. Европейцы умели удивительно дружно объединяться против «восточных варваров», широко используя самые разные средства и методы: от классических завоевательных походов до заговоров с целью физического устранения конкретных неугодных лиц. Вспомните о судьбе Павла I или Григория Распутина. Другое дело, что знание не должно вести к оцепенению перед тайным врагом. Наша воля и уверенность может переломить, разрушить любые хитроумные планы и замыслы. Нужно не бояться Запада, а изучать его.

— Почему, по Вашим наблюдениям, конспирологические настроения особенно распространены среди людей с высоким социальным и образовательным статусом?

— Именно интеллектуалы и являются основными создателями и пропагандистами «теории заговора». В своё время они стали продуктом борьбы с наследием средневекового мира и сознания. Университеты, первоначально возникшие под патронажем церкви, были перекуплены европейскими монархами. Стремясь подорвать репутацию и влияние религии, светская власть вкладывалась в создание интеллектуального сословия, как коллективного агитатора и пропагандиста. После победы над «суеверием и фанатизмом», интеллектуалы оказались ненужными. Вот тогда они стали изобретателями «теории заговора». Одна часть интеллектуалов их придумывала, другая – разоблачала. По сути, они нуждаются друг в друге. Это длинная история и она далека от своего завершения.

— Как изучение «третьей волны» эмиграции повлияло на Ваше понимание современной России и что для Вас означает понятие «интеллектуальная ответственность»?
— Эмиграция третьей волны была довольно странным явлением. Многие уезжали не от больших реальных проблем, не от конфликтов с властью, а просто потому, что хотелось уехать. Поводом могли послужить обычные личные неурядицы, семейные трудности. С одной стороны, в семидесятых материальное благополучие в стране росло, активно решался жилищный вопрос. С другой стороны, ощущался слом социальных лифтов, предельность большого государственного проекта. В отсутствие «больших смыслов» люди увлекались западными культурными смыслами (литературой, музыкой, кино). Государство инициировало новые проекты вроде строительства БАМа, которые должны были дать населению широкую перспективу. Но они справлялись с этой задачей лишь отчасти.

Так вот, если говорить о современной России, то мы должны помнить о том, что русскому человеку нужны те самые большие смыслы, чувство сопричастности подлинному огромному делу. И сейчас мы обязаны предложить народу (прежде всего, молодежи) ряд крупных проектов, в которых люди смогут по-настоящему реализовать свои возможности. Интеллигенция должна нести за формирование этих предложений полноценную ответственность. Спрос должен быть жестким: если выдвигаешь идею, то отстаивай ее, борись, независимо от того, популярна она или нет.

— В чем, на Ваш взгляд, главный парадокс или трагедия русской интеллектуальной эмиграции? В том числе современной.
— Исследуя историю двух волн русской эмиграции – первой и третьей, приходишь к опытному подтверждению мысли о неизбывной литературоцентричности нашего сознания. Русские начинают обустройства на новом, чужом для себя месте, с издания журнала или газеты. Мало кто знает, что первый номер главного литературного журнала первой волны «Современные записки» вышел ещё до оставления Крыма войсками генерала Врангеля. Именно литература – издательства, книги, газеты, журналы служили главным способом сохранения национального сознания. Русский язык, образ России позволил сохранить связь между старшим и младшим поколением. Владимир Смоленский, покинувший страну в годы молодости, почти юности писал в 1955 году:

Недаром сквозь страхи земные,
В уже безысходной тоске,
Я сильную руку России
Держу в моей слабой руке. 

Нужно сказать, что европейцы достаточно быстро поменяли своё   дружелюбное отношение к изгнанникам, на честное безразличие. Очень часто получение Буниным Нобелевской премии называют триумфом русской эмиграции. Нужно сказать, что непростой выбор ускорился событием внешне совсем не литературного свойства. Русским на какое-то время удалось вернуть к себе внимание мировой публики. Для этого они убили президента Франции Поля Думера. Преступление совершил Павел Горгулов – кубанский казак по происхождению, врач по специальности и, естественно, поэт по призванию.

Убийство Думера произошло 6 мая 1932 года на книжной ярмарке. Туда Горгулов отправился под именем французского писателя Поля Бреда. Состоявшийся после преступления судебный процесс более запутал, чем сумел дать ответ на главный вопрос: для чего Павел Горгулов убил главу французского государства? Скорее всего, этого не понимал и сам подсудимый. Перед нами пример чистого акционизма, действия ради самого действия, порождённого полной дезориентацией в пространстве и времени. В какой-то степени дикий поступок «Поля Бреда» отражал умонастроение русской эмиграции, желавшей отомстить равнодушному миру, безразличному к чужой катастрофе.

Казнь Горгулова состоялась 14 сентября того же года. Один из очевидцев вспоминает: Горгулов был такого огромного роста, что его гроб не вошел в катафалк – задняя дверца была приотворена и завязана веревкой. Подобно Горгулову, русская эмиграция оказалась слишком большой и громоздкой, чтобы органично вписаться в Европу как одна из многих этнических общностей. Через год Бунин получает Нобелевскую премию. Понятно, что «после» не всегда означает «вследствие». Но по законам эстетики хочется думать, что восхождение на гильотину не было полностью бессмысленным, и может быть, своей головой в прямом смысле слова, кубанский казак Павел Горгулов отплатил нобелевскую премию Бунина.

Что касается современной так называемой эмиграции, то она далека по своему масштабу и побудительным мотивам от тех, чья судьба оказалась перечеркнутой драматическими поворотами истории. Напомню о полузабытым словечке «канселлинг». «Выбравшие свободу» сегодняшние, точнее, вчерашние «титаны духа» бросились каяться и отказываться от «агрессивной русской культуры». Галина Юзефович формулирует цель ясно и просто: «Сосредоточимся на “отдирании” Пушкина от себя». Свой речистый (иначе не умеет) вариант «канселлинга» озвучил иноагент Дмитрий Быков. Цитирую: «Русская культура – причудливый побег больного дерева, восхитительная кувшинка на смертоносном болоте, переполненном зловонными газами, разноцветная бабочка, порхающая над морем нечистот». Такое комментировать – только портить впечатление. Ну и чтобы два раза не вставать. Определение в полном смысле авторское: «Русская культура – набор произведений, формирующихся вокруг искусственного противопоставления взаимообусловленных вещей». Из дальнейшего водопада слов утёсом смысла возвышается горькое признание: «Я никогда не мог прожить на литературные заработки». С отменой русской литературы у иноагента возникли проблемы. И тоже методологического свойства. Дело в том, что Дмитрий Львович искренне считает, что он и есть русская литература. Отменять себя не хочется. Но отменять что-то нужно, иначе приличные люди не поймут. Автор задумывается и находит неожиданное решение: нужно отменить русский балет, потому что он «казарменный» и «садистский». Трудно осознать страшную роль балета в жизни автора. Ещё труднее представить. Русский человек жалостлив. Многие сейчас предлагают простить «заблудших». Я же призываю не забывать.

— Как Вы оцениваете нынешнее состояние литературного процесса в России, особенно за пределами Москвы и Петербурга?

— Ситуация далека от благолепия. Особенно за пределами Москвы и Петербурга. Опасность заключается в «провинциализации провинции». Наиболее расчётливые из «местных авторов» стремятся к получению статуса «областного классика». Это удобно всем: расходов немного, но зато заполняется соответствующая графа о поддержании духовности. Необходима системная работа, ряд решений, которые потребуют ресурсов. И не только финансовых.

— В одной из статей Вы отметили, что современный писатель рискует стать «суммой прочитанных книг». Как избежать этой вторичности?

— Литература – игра всерьёз. Особенно это касается русского писателя. Сложно и неправильно быть писателем наполовину или пусть даже на три четверти. К сожалению, для молодого поколения она превращается в досуговую форму, необременительное развлечение. Многие нацелены на быстрый эффект: издал книгу – получил славу. Отсутствие жизненного опыта, пережитого и прочувствованного, приводит к безосновности «творчества». Поэтому многие пытаются ловить «тренды», реагируя на моду, запрос эпохи. Оттуда, например, бесконечные унылые упражнения на тему «травмы», каталогизация школьных и дворовых страданий. Но война сдула всю эту шелуху, показала её вымученную придуманность. Сегодня большая литература рождается на полях сражений, в непростой, но необходимой работе волонтёров.   

— По Вашему мнению, как цифровизация и социальные сети изменили литературную критику и самих писателей?

— Цифровизация – слишком глобальный процесс, чтобы у него были исключительно положительные или отрицательные свойства. К плюсам можно отнести сокращение дистанции между высказыванием, допустим, критика и его прочтением. Можно «непосредственно отреагировать» и даже оказаться первым. Но в этом и скрывается опасность. В погоне за скоростью может пострадать качество, глубина оценки. Некоторым вещам нужно отстояться в сознании. Для того и существуют толстые литературные журналы. Кроме того, у сетевых критиков рождается опасная иллюзия того, что у тебя есть собственная аудитория. В реальности она зачастую ограничивается числом подписчиков в социальных сетях, представляющих собой сумму из родственников, однокурсников и «близких по духу авторов», каждый лайк и реплика которых требуют ответной вежливости. В итоге всё приобретает несколько базарный вид: с хриплыми «рекламными» криками, руганью и товарами как бы «настоящего фабричного производства». И зачастую продавцов там больше, чем покупателей.

— Как Вы относитесь к набирающему популярность жанру «критической биографии»?

— Так как я тоже работаю в этом жанре, то не могу не приветствовать подъём интереса к нему. В какой-то степени подъем связан с тем, что значительная часть читателей не видит для себя смысла знакомиться с очередным рассказом или повестью, исходя из того, что «всё» уже написано и почти прочитано. «Критическая биография» для меня всегда повод для разговора о времени и истории. Именно через частную судьбу высвечиваются и подсвечиваются вещи, которые не ловятся канонической историей или литературоведением. К вопросу об антисоветскости Сергея Довлатова. Вот характерное воспоминание одного из коллег писателя по газете «Новый американец»:

«Саша напомнил мне о совещании в редакции 22 февраля 1980 года, на котором он присутствовал. Эту дату помнит каждый живший в то время любитель хоккея. В этот день студенческая сборная США победила составленную из профессионалов сборную Советского Союза. Матч вошел в историю как «Чудо на льду». Как только игра закончилась, Женя Рубин позвонил в редакцию, чтобы сообщить об этом. Новость была встречена ликованием. Ликовали все, кроме троих. Довлатов… были раздосадованы: наши проиграли. Для них советские оставались «нашими».

Кстати, Довлатов к спорту как таковому был равнодушен…

— Могут ли региональные литературные журналы влиять на общероссийский литературный процесс?

— Если они влияют, то уже не являются региональными по смыслу и значению. Точнее будет говорить о журналах, которые выходят не в столицах. В стране существуют несколько таких сильных журналов: «Урал», «Сибирские огни», «Подъём», «Волга»… Да, они влияют на литературный процесс. Во-первых, в каждом из них печатаются рейтинговые авторы российского уровня. Во-вторых, периодически публикации в наших отдаленных от центра журналах выстреливают и набирают тысячи просмотров (и большая часть читателей по статистике – за пределами региона), это факт. В-третьих, «региональные» журналы периодически затевают дискуссии на темы, актуальные для всех российских литераторов и критиков, и таким образом отображают общие для литературного поля взгляды и настроения. У «Сибирских огней», например, совместно с порталом «Ревизор.ru» в 2021 году получился удачный разговор о жанровой литературе с участниками со всей России. Он получил широкий резонанс. В-четвертых, у каждого «регионального» журнала есть возможность создать долгоиграющий проект общероссийского масштаба. У нас, например, это всероссийская премия «Иду на грозу» для тех, кто пишет об ученых. Побеждают в ней нередко писатели из Питера, Москвы, Сочи и других городов.

Понятно, что в условиях, когда центр замыкает на себе множество культурных процессов – выживание, а тем более развитие журналов связано с рядом факторов. Первый из них – финансовый. Как правило, он решается взятием изданий на баланс местного бюджета. Оборотная сторона – зависимость изданий от региональных политический раскладов. Это также связано с сохранением эстетической независимости. Не секрет, что областные или краевые авторы рассматривают такие журналы как свою законную площадку для общения с вечностью. Иногда приходиться держать круговую оборону. Но постоянная борьба закаляет характер и заставляет двигаться. Редакционная политика сводится к соблюдению баланса между привлечением громких имен, публикацией и продвижением талантливых региональных писателей, и поиском новых имён.

Мне представляется, что приходит время для того, чтобы журналы организовали какую-то форму взаимодействия, демонстрации себя городу и миру. Наверное, здесь точка соединения как столичных, так и региональных по месту издания журналов. Может быть, нужно создать межжурнальную литературную премию, подумать об учреждении «совета толстяков»… В любом случае нужна какая-то форма стратегической связности.

— Существует ли сегодня андеграунд в литературе или вся она стала частью системы?

— То, что мы называем андеграундом, было и будет в литературе всегда. Его роль – поиск каких-то новых выразительных средств. В чистом химическом виде они интересны только узкому кругу ценителей. Только срединная литература может адаптировать и представить находки массовому читателю или зрителю. «Поэт для поэтов», «режиссёр для студентов ВГИКа» – нужные элементы культурного процесса.

— Как, на Ваш взгляд, изменились отношения между интеллектуалами и властью в России за последние 30 лет?

— Так называемая либеральная часть русского интеллектуального сообщества лет пятнадцать чувствовала себя прекрасно, считая себя мозговым центром в политике, распорядителями и бенефициарами в культуре. Но сначала их отодвинули от властной вертикали, а сегодня подходит к своему естественному завершению их доминирование в культуре и искусстве. Понятно, что этот процесс длительный, непростой, с рецидивами и цеплянием за косяки. Патриотическая часть интеллектуального мира долгие годы пребывала на втором плане. Нельзя сказать, что она ушла в глубокое подполье, но её отодвинули, позволяя лишь её отдельным знаковым фигурам заходить в публичное пространство. Сегодня пришло время показать и доказать нашу конструктивную состоятельность, способность формулировать смыслы, говорить, спорить о них на высоком уровне.

— В чем, на Ваш взгляд, уникальность или специфика новосибирской интеллектуальной среды?

— Новосибирск – технократический город. Он стал мегаполисом после того, как здесь была сосредоточена оборонная промышленность. У нас преобладает техническая, научная интеллигенция. Ее авангард – это люди, на которых спокойно может опереться государство. Удельный вес гуманитарной интеллигенции в Новосибирске явно ниже. Еще одна региональная особенность – дефицит гуманитарных кадров высокой квалификации. Как главный редактор, говорю об этом ответственно. «Сибирские огни» традиционно сплачивали вокруг себя гуманитариев патриотических взглядов.

— Новый назначенец, Александр Вандакуров, охарактеризован как «бывший чиновник, не имевший отношения к литературной сфере». А вообще насколько важен для толстого литературного журнала тот факт, чтобы им руководил именно профессиональный литератор, а не администратор?

— Изначально должность, на которую был назначен Александр Вандакуров, называлась «директор-главный редактор». Разумеется, главным редактором «толстяка» должен быть профессиональный опытный литератор. По-моему, здесь нет двух мнений. Сейчас ставка разделена, должность А.А. Вандакурова называется «директор», моя должность – главный редактор. Это выглядит гораздо логичней. Сейчас у нас с Александром Александровичем существует устная договоренность о разграничении полномочий. Как она сработает – вопрос времени. Важно, чтобы все творческие вопросы курировал главный редактор. Директору журнала, конечно, не обязательно быть литератором. Но важно иметь объемное представление о том, как устроен русский «толстяк», его задачах и приоритетах.   

— «Союз 24 февраля» заявляет, что при Вас журнал стал «дискуссионной площадкой» и его показатели росли. Что Вы считаете своим главным достижением во время руководства журналом и какую редакционную политику Вы проводили?

— Мы продолжали политику Михаила Николаевича Щукина – главного редактора на протяжении десяти лет. Понятно, что я в силу своей профессии подтягивал к журналу критиков, публицистов, поэтов и прозаиков, с которыми когда-то пересекался, писал о них или просто ценил. Полагаю, что мне удалось сделать журнал местом, где встречаются, говорят с читателями и друг с другом разные фланги нашей актуальной патриотической литературы. Наш патриотизм естественный, лишённый кликушества и сектантства. Русские – это не тайная организация с паролями и секретными знаками. Мы – великая нация со сложной, непростой историей. И мы обязаны вести сложный, непростой разговор между собой, определяя болевые, порою проблемные точки настоящего. Поэтому мы сохраняем открытые двери для всех, кто способен к этому.

— Разделяете ли Вы программные цели «Союза 24 февраля», изложенные в его декларации — например, необходимость госзаказа в литературе, борьбу с «монополизмом» и создание «нового отечественного эпоса»?

— Безусловно, госзаказ в литературе нужен. Также трудно не согласиться с тем, что необходимо реформировать издательский рынок. В советское время существовало несколько крупных игроков на этом поле: «Художественная литература», «Молодая гвардия», «Современник», «Советский писатель». И между ними шла здоровая конкуренция за читателя и автора. Ненормально, когда практически всё книжное пространство закрыто тенью одного гиганта.

Сразу скажу, что я против «вертолётных денег», к чему призывают некоторые коллеги. Мне кажется, что действенная помощь должна включать в себя создание специальных гонорарных фондов для крупных журналов. Необходимо вернуть читателя к классической форме интеллектуальной и художественной жизни. Нужно, чтобы журналы читали и о них спорили. Когда-то я высказал мысль о создании такой практики как должность «университетского писателя». Он должен вести литературные курсы и видеть наяву тех, о ком сможет написать. В общем, писатель – «небесполезное существо», он нужен обществу, важен для общества. Конечно, большинство инициатив не сработают без деятельного участия государства. Но, с другой стороны, речь идёт о весьма скромных суммах.

«Новый эпос», конечно, актуален. Есть первые ласточки – к примеру, роман Дмитрия Филиппова «Собиратели тишины», справедливо удостоенный премии «Слово». Другие будущие авторы эпоса, возможно, не помышляют о литературной работе, а сражаются на передовой. Но создадут свои тексты, когда придет их время. 

— Изменилась ли, по Вашим ощущениям, реальная редакционная политика и независимость «Сибирских огней» после того, как в руководство журналом был поставлен директор?

— Журнал – большой корабль, движется размеренно, со своим ритмом и темпом. Главная задача, продолжая морскую метафору, чтобы он не начал рыскать, теряя скорость и ясность цели. Мы в состоянии держать правильный курс.

— Какие Ваши дальнейшие планы? Планируете ли Вы продолжить серию шпионских романов? Есть ли замыслы в других жанрах?

— То, что я жду с естественным авторским нетерпением – выход моей новой книги «Иванова бегство (тропою одичавших зубров)». Она о судьбе Георгия Иванова – великого русского поэта – и большой трагедии русской эмиграции начала прошлого века. Думаю, что вдумчивый читатель увидит некоторые параллели с днём сегодняшним, сравнит уровни человеческого начала и ощутит поразительную разницу. Продолжается работа над серией «Шпионы. Дело №…», которая выходит в издательстве «Вече». В момент выхода первых томиков я поставил себе реалистическую планку – не менее полудюжины книг. Потом, когда читатель оценил проект, планка поднялась до двенадцати выпусков. Сегодня серия уверенно движется к тридцатой книге. Есть задумка по мотивам прочитанного и написанного сделать книгу. Она будет не только о советском шпионском романе как таковом, но и о загадочной, во многом скрытой от нас эпохе позднего сталинизма. 

— Что бы Вы назвали своим главным профессиональным достижением на данный момент?

— Мне хочется думать, что оно ещё впереди. Важно сохранить чувство, что когда ты пишешь свой очередной текст – книгу, статью, колонку, предисловие – сохранить чувство необходимости для тебя вот этих, только что появившихся строк. Надежда, что твои слова что-то изменят в мире — она по большей части иллюзорна, но должна жить в сознании пишущего. Отдельное, что, надеюсь, получается сегодня – работа в журнале, участие в литературной жизни как таковой.

— Какой совет Вы бы дали молодому исследователю или литературному критику, который только начинает свой путь?

Рассчитывать и настраиваться на игру вдолгую. В нашей профессии репутация создается долго. А теряется быстро. И не боятся быть понятым, уметь чётко сказать «да» или «нет» в оценке книг, явлений, событий.

— Что бы Вы пожелали бойцам на фронте, их семьям, волонтерам и простым мирным гражданам сегодня?

— Пусть все вернутся живыми.  Семьям и близким – терпения и веры, как бы трудно не было. А всем нам продолжить стоить нашу великую страну, которая нуждается в каждом из нас.

Мария Коледа