Ранг народов истории

Автор: Валентин Распутин

 

«Оголодавший нищий народ, живущий на семи ветрах, не в силах заинтересованно, вдумчиво осуществлять дело народобратства. Ему впору трудиться, добывать кусок хлеба, осмотреться. И как не трудно будет, верящим в целебную силу народобратства, им придется на опыте убедиться, как народ, отброшенный к четырнадцатому веку, займется первичной кладкой на пепелище…, — цитата из недавней истории. — … 1924 год, когда русские люди внутри России и в зарубежье предполагали и планировали, как и какими силами и способами, удастся поднять из жестокой разрухи свое уцелевшее Отечество.»

Припоминая эти слова, снова и снова приходится только диву даваться тому, во-первых, с каким постоянством, в самоотверженном порыве, раз, а то и два раза в столетие, успевают в России создать свою обитель, и тому, во-вторых, как все более изнурительно и во все более самоотверженном порыве поднимают ее на ту же самую высоту.

Всякий раз одно и то же: Россия плоха, жить в этой стране нельзя, ее следует немедленно перекроить по передовым колодкам.

И все заводилы такого переустройства выскакивают с Троянского коня — последний раз таким «конем» был Кремль, — устраивают грабежи и насилия, превращают Россию в дикое поле и, сделав свое дело, уходят в удобное и безопасное укрытие. И всякий раз дело спасения остается национальным великим силам. Бьет в колокол тем же самым боем, как и при пожаре, и поднимается сельский и городской мужик на общую и неотложную работу — собирания из осколков в целое и живое.

Родина-Мать зовет, и все сыновья, сплотивши силы в один ряд, выходят на этот зов.

Так было и в смуты, и после революций, и после войны. Так может быть и сегодня… Но сегодня Родина-Мать все еще молчит, не в силах произнести собственное слово, боясь, что из того, что способна она создать, составится не трубный призыв, а растерянный стон. Она способна воззвать лишь в том случае, когда всеми кругом, после жестоких травм, страданий, боли, будет услышана. И та святость, с которой она позовет, будет во имя свое…

Только такой голос, весь вынесенный наружу, без единой трещинки, недоговоренности и способен собрать народ, его разрозненные группы, только он и способен сотворить чудо — мобилизовать необъятную страну, всех, кому на роду написано служить России.

Но нет такого призыва. Сегодня, похоже, ведут дело к тому, чтобы спасти Россию без участия народа в спасительной работе, а потом, якобы спасенную, подарить ее народу. Но это будет уже не Россия и это будет уже не народ. Это как отдать в дети тех, кого лишили матери, и говорить об этом состоянии по добавкам пеленок…

Мир изменился, и национальную самобытность какого бы то ни было народа за железным занавесом сегодня не удержать. Границы разгораживаются, валюты сливаются, диктат, объединенный из сильных по отношению к слабым и непокорным становится все более беспощадным.

Глобализация — это все вместе и все против всех, жестокий закон естественного отбора и ступенчатого выживания, звериная конкуренция, могила всего индивидуального и заповедного, окончательная инвертация души и воли.

Вновь подступает со своей страстной материальной правдой великий инквизитор из легенды Достоевского: «О, никогда, никогда без нас, они, люди, не накормят себя, никакая им наука не даст хлеба, пока они будут оставаться свободными, свободными в своей вере и вере к Христу. Но кончится тем, что они принесут свою свободу к ногам нашим и скажут нам: лучше поработите нас, но накормите нас…»

И вот в этот оголенный циничный мир, где идет торгашеский промен духовных даров на дары естественные, где шантажируют хлебом и выдают индульгенцию на жизнь, где нет преступления, а, стало быть нет и греха, и права человека выше прав народа, в эту плавильную печь, где из всякого и, прежде всего, из национального вырабатывается стандартный продукт, вот туда-то и сталкивается теперь торопливо Россия для соответствующего обжига и формовки.

Все проводившиеся в 90-е годы реформы устраивались в России по чужим образцам, они были не исходящими изнутри, а привнесенными извне. И даже поверх чужих норм добавлялось с избытком в расчете на то, что наш брат упрям и его надо сломать наверняка. Подавляющее большинство населения не сделалось от этих норм ни энергичней, ни педантичней, как американцы или немцы, а от жестоких ударов по самым чувствительным местам согнулось от горя пополам и до сих пор не может распрямиться. Большинство обеднело, психически и морально изнурилось и потеряло последнюю веру в государство. Без государственных людей, не имеющих ни прав, ни обязанностей, ни привязанности, ни благодарности, одичавших и отчаявшихся в России сейчас не меньше, чем было и во времена Лжe-Дмитрия.

Государство отвернулось от своей национальной культуры, и она, как побирушка, в бессилии ужимается, теряя голос, пробавляется подаянием.

Литература, два века бывшая естественной и нравственной школой народа отодвинута, словно натерший шею хомут, ее место с гиком и непристойностями заняла подворотня. Уберегшаяся Россия, также сторонящаяся государства, пытается спасаться от всего этого содома.

Но, казалось бы, что было — то было, не убиваться же теперь под джесомом, если бы оно было только очерчено.

Ничего подобного. Продолжается так называемое углубление реформ. Углубление — это посягательство не только на государственные основы, но и на отечественные, освященные традиции, откуда спасался со своими собратьями русский человек.

Готовящаяся реформа русского языка и образования, реформа образования уже началась экспериментально, в замаскированном виде, как раз из этого ряда вмешательства в духовную генетику русской жизни и переключения ее в простую функцию.

В последние времена действительность награждала нас за измену самим себе такими непристойностями, что от повторения их мы разучились краснеть. Уже забыто, как президентскую предвыборную кампанию у нас проводили американцы, что сплошь и рядом американцы ходили в советниках и главных специалистах при подготовке российских реформ.

Единый выпускной и вступительный экзамен по тестам, который сейчас готовится — это ведь изобретение американской педагогики, в помощь своим оболтусам, не способным к творческому знанию. Так зачем же еще, скажите на милость, лучшее в мире образование, которое нуждалось, разумеется, в финансовой поддержке, лучшее в мире образование переводить на худшее, а затем как не подобострастие к сильному, который показывает у нас себя хозяином.

И реформа русского языка с упрощенным правописанием. Не для того ли сейчас идет вокруг него возня, чтобы американцам, внешним и внутренним, легче было составлять для наших ребятишек учебники.

Примитивно, скажете, такое предположение, глупо, а разве мнение примитивно не менее глупо, но по последствиям своим не менее пагубно и уродливо менять на нас саму позу, чтобы мы прилично выглядели пред очами Запада.

Народы не делятся по сортности. Второстепенных народов не бывает, однако существует такое понятие как ранг народов истории. Этот ранг может усиливаться или ослабляться в зависимости от усиления или ослабления государства. Но народ всегда, в любых неудачах и несчастьях будет иметь внутренние духовные и физические запасы для восстановления своих сил и значения, покуда он остается самостоятельной и самодостаточной величиной, покуда опирается он на свои исторические истоки. Как только повреждается корень, а специалисты принимаются хлопотать не над его спасением, а над спасением занесенных в него вредителей, дело может закончиться, разумеется, печально.

Повторю в заключение. Народ наш согласится и на дальнейшее претерпение, как это было после Отечественной войны, но уверьте его на родном языке, без лукавого акцента, во имя чего ему придется принять эти добровольно, выражаясь языком Шмелева, кнутья. Это не его судьба — искать братьев за океаном, братья у него уже есть.