Таких теперь не делают! Вспоминая писателя Евгения Кулькина

Сергей Котькало

В Сталинграде 11-15 мая проходит неделя памяти дивного казачьего эпика писателя-упрямца Евгения Кулькина, создателя трилогий «Хазарань», «Прощенный век», «Смертный грех», «Обручник»… Это не всегда радостные, радужные картины, а иногда даже жестокие панно нашей многовековой истории.

Неунывным человеком был Евгений Александрович, как и все его герои, увлекающимся, бесконечно, затевал новые и новые затеи, собирал вокруг себя людей разных и хороших. Поэтому и память о нём жива.

Прошло два года со дня его кончины, а я по-прежнему слышу неспешную твердь голоса Евгения Александровича. Перечитывая роман «Святой с минного поля», слышу шуршание ковыли на снегу, материнские всхлипы о тех, кто навечно остался лежать в Сталинградской земле, кто искалеченным вышел из Сталинградской сечи. Вижу, как подросток Женя со сверстниками таскает трупы на Мамаевом кургане, и задыхаюсь вместе с ним от смрада… А то дышу и не могу надышаться буйством Сталинградской сирени, когда 2 мая 1943 года сталинградское «Динамо» победит московский «Спартак» со счетом 1:0…

А потом, это редкое сочетание царицынского, волжского и донского духа в характере внука двух последних атаманов из станицы Усть-Медведицкой Евгения Кулькина… Речки разные, а так слились воедино в одном человеке, – поспевай только за течением бурной фантазии в его стихии, будь то поэма или баллада, роман или повесть…

Писал Евгений Александрович размашисто, мазок крупный, кисть широкая, и в то же время никакая деталь не меркла, не тушевалась, не говоря о норове того, либо иного персонажа. Ему любое эпохальное событие было по плечу, все чувствовал и понимал, знал, где каким цветом что отобразить, какую лошадь пустить галопом, какой гужевой состав запрячь волами или обойтись, по необходимости, коровами.

Умел Евгений Александрович двумя-тремя штрихами такую круговерть заметелить, что и небу становилось жарко… А география иных романов Кулькина охватывала мир от края до края земли, – тут вам и Россия, и Бразилия с Аргентиной, и Париж с Лондоном, и плач попрошайки на площади у Собора святого Петра в Риме, и изможденные голодом эмигранты-казаки в Югославии, и Африка, что нам не нужна, и Китай… – всё написано подлинно, не занудно, со знанием природы, климата до мельчайших подробностей, архитектуры, промышленности, океанических штормов и вулканических извержений…

Что касается казаков, их быта, традиций, характеров, манеры поведения, – тут и говорить нечего. Е.А. Кулькин, что называется, владел безупречно языком казаков, не стилизовал, не насиловал его, писал живо и образно, ни на кого не похоже, свое из себя.

Сколько мы с ним переходили вдоль и поперек Мамаев курган, перемеряли ногами его вверх и вниз, и каждый раз я слышал от Кулькина новую историю времен Сталинградского сражения, не опровергавшую сказанного в предыдущие наши походы, не дополнявшую прежний рассказ, а создававшую многокрасочное полотно восходящего солнца Победы. Вот уж умел, так умел, – ничего не скажешь.

Некоторые волгоградские писатели до конца дней Евгения Александровича подпускали исподтишка ехидненько: «Выдумщик». – Может быть, им, волгоградцам, как говорится, с горы виднее, но нам, случайным гостям города на Волге, многие фантазии Кулькина по-прежнему дороги. Вот, например, чтобы понять при разговоре с казаком, настоящий он казак или нет, достаточно спросить, читал ли «Прощенный век» Евгения Александровича, и по ответу будет ясно ряженый или природный тот казак, потому что трилогия Кулькина это не беллетристика, а энциклопедия казачьего рода, без которой «не зная броду, не суйся в воду»…

Помню, читая его «Обручника», кроме всей полноты картины ХХ века, в трилогии меня поразило, как автор знал ландшафт, растительность, животных и насекомых, многовековой скудный быт и нравы народов, проживавших в грузинском городке Гори. Изумление и сегодня не оставляет меня. События эпического полотна разворачиваются на всей территории империи. Бессчетное количество персонажей, но каждого из них я помню, как и их действия в той либо другой ситуации…

Евгений Александрович был бродягой знатным. Уж сейчас не вспомню, но знаю наверняка, выхаживал, в прямом смысле этого слова, он свои сочинения ежедневно не меньше десяти километров по Сталинграду и другим весям нашей Родины. Вот уж натешился со своими дитями, – персонажами и героями, – напестовался, пока они отливались в его романах и повестях, песнях и стихах.

Не пил, не курил, вставал и шел, вышагивал каждого на степном царицынском ветру. А кого у него только нет: мальчишки-голодранцы и гимназисты, белогвардейцы и красные казаки, политруки и приходские священники, солдаты и генералы, бандиты и политики, поэты и художники, красавицы и простушки, санитарки и учительницы… – и все с любовью написаны, каждого хоть в Третьяковку, хоть в Русский музей выставляй, только в Лувр не отдавай, – самим мало!

О писателе Евгении Кулькине можно сказать односложно: таких теперь не делают!

Евгений Александрович Кулькин и в жизни дружил с людьми разными, до конца дней дорожил своим знакомством с классиками-современниками Александром Серафимовичем и Михаилом Шолоховым, сохранял благодарную память о них, что редко бывает среди братьев-писателей.

В эти дни мы вспоминаем с любовью Евгения Александровича. Замечательный художник Владислав Коваль написал портрет писателя Евгения Кулькина, отлил юбилейную медаль с образом товарища, а к «Дням казачьей литературы» имени писателя-казака Евгения Кулькина вышел сборник произведений участников Конкурса-фестиваля «Заветные ключи»…

Живет и будет жить долго память светлая Евгения Александровича Кулькина.