Верные долгу! Уроки истории

XX век для черноморцев был сложным, а подчас и печальным. В Тунисский порт Бизерта, принадлежавший Франции, в 1920 году пришла вторая часть Российского Черноморского флота. Первая его часть была затоплена в Новороссийском порту в 1919 году по указанию большевиков, чтобы он не достался после Брестского мира наступающим кайзеровским войскам Германии. Эта первая часть реквиема русского флота довольно драматически прозвучала с советской стороны в пьесе «Гибель (загибель) эскадры» известного украинского драматурга Корнейчука. Драма Черноморского флота продолжилась и в 1920 году, когда белая армия и флот покинули Крым, покинули Севастополь. Сухопутная армия высадилась в Турции. И в Галиополе ожидала трубного гласа на возвращение в Россию. Глас не прозвучал, русская армия рассосалась по иностранным легионам, по парижским и берлинским автотакси, кто-то в отчаянии уехал в Австралию и Аргентину, кто-то в европейских кабаках и сиренево-банановом Сингапуре пропивал свое прошлое.

Русский же Черноморский флот, в 1920 году пришедший в Бизерту, оттуда уже не вышел в дальние и боевые походы. Он остался там, спустив в 1924 году Андреевский флаг. Мы знали об этой драме, но особенно ощутили это в последнее время, когда об этом нам поведала легендарная дочь этого флота Анастасия Александровна Ширинская. Ее рассказы, книга, выпущенная в Воениздате, посещение России сделали эту историю живой, наполненной именами драматическим подробностями. «А-а! Ширинская. — говорили нам многие в Москве, — это же легенда! Ее давно нету. Поклонитесь ее памяти, когда будете в Тунисе».

Возможно мы бы и остались в этом неведении в три коротких дня нашего пребывания в стране, где не успели встретиться с соотечественниками. Однако во вторые полдня у нас была запланирована ознакомительная поездка в Бизерту. Посмотрев город, полюбовавшись пальмовой набережной, проехав по центральной улице первого президента и вождя Бургибы, мы направились к православной русской церкви, возведенной эмигрантами из России в тридцатые годы. До чего же красив был этот белокаменный храм, как бы переселенный из северных новгородских земель сюда на знойный пальмовый юг. 

Ограда была заперта. Во дворе были небольшие кучки строительного мусора. Церковь же были приведена в идеальный порядок, побелена, радовали ее голубые купола. А мы хотели там оставить икону непобедимого святого воина Федора Ушакова. Но попасть за ограду мы не могли. Все закрыто. Наш шофер подошел к стоящему в отдалении охраннику из расположенного напротив здания и, выслушав его, стал что-то разъяснять нам. Его плохой французский и мой, приблизительно такого же качества позволили все-таки понять, что батюшка Дмитрий или лечится в госпитале, или кто-то из русских, находящихся там, знает, где он. Ну, что ж, — в госпиталь.

Дальше была подлинная Одиссея поиска. Изрядно исколесив город, мы нашли городской госпиталь, оказавшийся очень приличным медицинским городком с множеством корпусов и отделений. В каждом отделении нас отсылали к русскому доктору Богдановой, и каждый раз в другом направлении… И вот, когда мы уже отчаялись найти таинственную Богданову и выходили через какой-то туннель к выходу, раздалось неожиданное: «А что вы ищете, товарищи!» Мы с радостью уставились на небольшого симпатичного человека в белом халате. «Да, вот мы ищем доктора Богданову, может она расскажет нам, где отец Дмитрий из храма? — Отец Дмитрий, собственно, живет в Тунисе, сюда приезжает на службы. — Ах, как жаль, а мы хотели передать храму икону святого праведного адмирала Ушакова… — Ну, а вы у мадам Ширинской были, справлялись». И доктор представился: «Врач Валерий Уруймагов из Орджоникидзе, то есть Владикавказа. «А у Анастасии Александровны Ширинской вы не были?» — повторил он свой вопрос. — Да, как же! Ведь она… — Что вы, что вы, как огурчик! — А как же ее найти? — Очень просто, рю де Пьера Кюри (рю — это улица). «Номер четыре, домик…», — бросил он всем нам, кинувшимся в далекий уже век. Спасибо, Валерий Уруймагов, спасибо так и не нашедшемуся доктору Богдановой. 

Ну, а дальше была новая Одиссея, ибо поворот налево с улицы Бургибы, где должна была быть улица Пьера Кюри, таковую нам не открыл. Еще поворот, еще — улицы Пьера Кюри нет. Не знали ее ни полицейские, ни таксисты, ни жители. Наш шофер Шакри стал объезжать город по квадратам. Безуспешно. Стал выскакивать из машины и я: «У ля рю Пьер Кюри? Где улица…» Все пожимали плечами. Наконец, в одном магазине неопределенно махнули прямо. Мы поехали. Нет, улицы не было. Шакри вопросительно глядел на меня, как будто уже я отвечал за местонахождение спрятавшегося Пьера Кюри. Но я и выскакивал из машины, спрашивал, прохожие думали, а затем пожимали плечами. В отчаянии я обратился к безликой и, казалось, безразличной ко всему продавщице овощного магазина: «Где рю Пьера Кюри?» Она равнодушно пожала плечами. Я, уже отходя, сказал: «Нумер катр, четыре?» Лицо продавщицы просветлело: «Сэ мадам Ширински!» Я окаменел, потом всплеснул руками: «Да, да. Мадам Ширински!» Из автомобиля высунулись головы моих попутчиков: Николая, Светланы, Сергея. Что она сказала? А милая, прекрасная и совсем не безразличная женщина махнула рукой и повела меня обратно по улице. Только что пожавший плечами прохожий, к которому я обращался раньше, спросил ее: куда она меня ведет. Чудная наша, уже почти красавица, крикнула ему: «Мадам Ширвински!» Прохожий развел руками, что, как мы поняли позднее, означало: «Ну, так бы и говорили. Причем тут Кюри?» Красавица подвела к дому и показала высокий, белесоизвестняковый одноэтажный особняк, похожий на наши одесские и николаевские частные дома. «Целуй, целуй ее», — крикнула из продвигавшейся машины Светлана. Я элегантно поцеловал руку нашей спасительницы и толкнулся в воротца. На звонок вышла арабская прислуга. Я протянул визитку. Спросил по-французски: «Можно ли встретиться с мадам Ширински?» Из приемной комнаты раздался твердый, благожелательный русский голос: «Да, да, проходите в кабинет». Навстречу шагнула пожилая женщина, протянула руку и сказала: «Проходите, проходите. Я сейчас выйду». Мы зашли в кабинет и поняли, что попали в царство давней, морской, возвышенной жизни. Модели и картины военных кораблей, книги морской тематики тянулись вдоль стен, карты, фотографии морских офицеров, дипломы, приветствия в рамочках. Иконы. В красном углу необычная икона Спасителя без венчика. Слева от нее — фото Государя императора Николая II, снизу — фото августейшей семьи. На главном столе — бумаги, памятные блокноты, записи, на другом — грамоты, книги, благодарственные письма от «августейших» особ нашего времени — губернатора С.-Петербурга В. Яковлева, бывшего полпреда Президента Черчесова, а вот и книга от самого Президента России В. Путина, направленная в связи с 90-летием Анастасии Ширинской. Слава Богу, помнят ту, что 90 лет не изменяла России, не взяла чужое гражданство, хранила память о Черноморском флоте под Андреевским стягом.

Анастасия Александровна зашла походкой примы-балерины, уже не выходящей на театральную сцену, но выработавшей царственный стиль представления себя на людях. Она села, пригласила нас присаживаться и, поглаживая желто-оранжевые янтарные бусы, сказала: «Вот, одела для красоты». А она и так была красива той одухотворенной красотой, которая присуща интеллектуальным аристократам. Узнав, что я занимаюсь XVIII веком, лукаво, как бы проверяя, спросила: «А Вы читали воспоминания Мана?» Я что-то смутно слышал и с облегчением узнал, что это воспоминания служившего в начале века в войсках Миниха немца Манштейна. Я же занимался веком Екатерины Великой, а Манштейн в войсках Миниха брал Перекоп при Анне Иоанновне. Сразу стала ясна подпись на книге: «Манштейн-Ширинская«. Ширинская по мужу? Да, это уже восточная ветвь ее рода. Вот так русская семья объединяла немецкую, тюркскую. славянскую кровь во служение России. 

Анастасия Александровна живо, ярко, интеллигентно поведала о последних страницах Черноморской эскадры: «Когда мы приехали, то думали, что ненадолго». Поневоле вспомнилось, когда известный всем своими проповедями епископ Василий (Родзянко), племянник первого председателя Государственной Думы, находясь у нас дома в гостях, рассказал, что в 1918 году они с братом ползали под столом и слышали разговоры взрослых: поедем во Францию или Американские штаты. Папа твердо сказал: «Поедем в Югославию. Это ведь ненадолго». Отец Василий с грустью сказал: «Это ненадолго превратилось в эту седую длинную бороду», которую он погладил, как свидетеля многих лет жизни.

Да, кто думал из аристократов, генералов, адмиралов, офицеров, есаулов, либеральных интеллигентов и крепких капиталистов, что эта власть надолго. Проморгав, прогуляв, проболтав, промотав отечество, беззаботно относясь к терроризму тех лет, не поделившись богатством, властью и капиталом с народом, они потеряли почти все. Они потеряли Россию — Россия потеряла их. Это была драма для всех, кто попал в этот Исход. Это была драма и для тех, кто изгонял их. Русская девочка Анастасия вначале училась в детском лицее (гимназии) на одном из кораблей (это, ведь, ненадолго). Но надежды на возвращение все больше и больше таяли. Расходились, разбредались экипажи кораблей, кончались боеприпасы, все тяжелее становилось с продовольствием. Антанта уже не вынашивала планы борьбы с Советами, не нуждалась в русском флоте, в пушечном мясе с востока (Германия была повержена). Советская Россия укреплялась, отбив атаки с Запада и Востока. В 1924 году Франция признала реальную Россию, советскую. Дни флота в Бизерте были сочтены. 

Анастасия Александровна со стальным блеском в глазах вспоминала 29 октября 1924 года этот драматический вечер для русского флота. На шканцах стояли экипажи кораблей, которые сражались в Первой мировой войне, некоторые из них были и на Востоке в дни Цусимского сражения. В 17 часов 45 минут Андреевский флаг эскадры пошел вниз. Все, кто стоял на палубе, плакали. Кто-то патетически восклицали: «Видишь ты, великий Петр, твой Андреевский флаг спускают!» Да, флот погибал не в сражении, не в бою — он погибал от измены, от нерадения, от безбожия, от изменившегося вектора истории. Казалось, что Андреевский флаг спущен для наших отцов, для отечества навсегда. Анастасия Александровна переживала с нами еще раз эту драму. А потом с радостью вспоминала, как в этот же день 29 октября, но уже 1999 года в 17 часов 45 минут она была приглашена на российское парусное судно «Седов» из Петербурга, прибывшее в Бизерту, и подняла вместе с экипажем Андреевский флаг. История возвращала Российскому флоту его стяг. 

«Мой папа командовал вот этим миноносцем «Жарким», — показывала Анастасия Александровна на вытянувшийся по волне красивый силуэт корабля. 

Все тридцать два военных корабля флота ушли в туманную историю. А шесть тысяч моряков, офицеров, членов их семей рассыпались по белу свету. Многие остались здесь, в Бизерте. В 1937 — 1938 гг. построили храм святого Александра Невского. «Это была наша главная опора здесь. И еще… я не меняла паспорта. Я хотела быть русской, хотя меня приглашали получить французский. Ведь, если бы я получила паспорт Франции, я бы, наверное, не смогла морально называть себя русской?!» — испытующе глядела она на нас. Боже мой! В самые тяжелые дни испытаний она не предавала, не изменяла, не вырывала русские корни из своей памяти. Она хранила их как самую ценную часть своей души. С горечью думаю о тех владетелях страны, кто с легкостью вычеркнул графу «национальность» из нынешнего паспорта, о нас, кто не имеет записи в нем «русский». С печалью думаю о бросивших ныне нашу родину добровольно, но по расчету, уехавших не временно, а навсегда. У них, по-видимому, есть причины. Возможно, они и не враги России, но вот такого служения Отечеству, как у Манштейн-Ширинской, такого трепетного, мужественного, поистине святого служения России у нас не было, да и нам не хватает. И входить оно должно с молоком матери, со словом отца, со школьным уроком, с молитвой, с примером, с державной волей руководителей.

Анастасия Александровна задумывается, ее взор и память уплывают куда-то. В те далекие двадцатые, тридцатые, пятидесятые годы. Она училась, преподавала французский, математику, да и стиль жизни. Поэтому и спрашивать в Бизерте надо не Пьера Кюри, а мадам Ширински. Вот и сам мэр Парижа Бертран Делане — ее ученик. Когда на встрече с Президентом Путиным в столице Франции он сказал, что у него в Тунисе есть близкая ему русская семья — петербуржец (ибо из Петербурга ей постоянно поступают знаки внимания) безошибочно определил: это Ширинская.

Один за одним уходили из ее жизни старшие и сверстники по драматическому походу, а затем и младшие по возрасту русские люди. «Я, ведь, одна осталась с того траурного двадцать девятого октября», — говорила она. 

Я понял, что именно ей и надо вручить освященную в Санаксарском монастыре на мощах святого праведного Федора Ушакова, непобедимого воина, адмирала флота Российского икону с его ликом. Мы поднялись, и Анастасия Александровна, благоговейно приложившись и поцеловав, приняла ее. На вопрос: где расположить икону, указала на место справа от светоносной иконы Спасителя и сказала: «Под государем императором. Ушаков, ведь, тоже средиземноморец». Да, для него Средиземного море было родным. С Запада он проходил через Гибралтарский пролив мимо Испании, Франции в итальянский порт Ливорно, затем мимо Оттоманской Греции входил в великий Константинополь, именуемый уже и Стамбулом. С Востока в 1798 году он пришел с Черноморским фортом для освобождения от безбожных войск Французской Директории Ионических островов, их столицы Корфу. Освобождал он Италию, города Бари, Неаполь, Рим. Суворов — с севера, Ушаков — с юга. Бывал он и на Сицилии, которую, говорят, бывает видно из Бизерты при солнечной, ясной погоде. Еще раньше гонялся он и за «варварийскими пиратами» в соответствии с Екатерининским манифестом о защите торговых кораблей от грабежа. Пираты убегали от него в воды Алжира и Туниса. Так что Ушакова с полным основание можно было именовать адмиралом Средиземноморским, и поэтому его икона должна быть в Бизерте, в месте последнего пристанища императорского Черноморского флота России. 

Мы должны были прощаться с Анастасией Александровной, ибо боялись утомить хозяйку, да и в столице Туниса нас ждали неотложные дела. Она встала, и мы, окружив ее, сфотографировались. Я предложил ей сесть на стул, но гордая девяностолетняя морячка не позволила, да еще и отбросила стоящую рядом трость, с возмущением сказав: «Она мне только мешает и не нужна». Уже с некоторым смирением, требуя понимания, добавила, «Ноге, правда, лучше с ней, а так не нужна». Мы, восхищаясь ее статью, умом и выдержкой и только руками разводили. Она же все замечала. «Какое на вас красивое платье, — обратилась к Светлане, — чудесное». «А книга очень важная», — сказала она директору издательства «Палея» Мишину. Проводила нас Анастасия Александровна до ворот, помахала рукой, послала прощальный поцелуй. Мы прикладывали руку к сердцу, где навсегда останется память об этой удивительной женщине — истинной Ярославне русского Черноморского флота, молившейся о нем и дождавшейся подъема Андреевского флага на мачтах его кораблей.