Виктор Боченков: «Надо иметь мужество быть одиноким»

Виктор Боченков – прозаик, литературовед, журналист, издатель, редактор, архивист, переводчик, авторитетный исследователь русского старообрядчества XIX–XX веков. Да что там, без ложной скромности скажем – это один из лучших современных филологов.

Работы Виктора Боченкова – всегда открытия. В прошлом году в издательстве «Вече» вышел его фундаментальный труд: «Старообрядчество советской эпохи: Епископы Русской Православной Старообрядческой Церкви, советский период (1918 – 1991 гг.): Биобиблиографический словарь». А поводом к нынешней встрече стал сборник литературоведческих эссе «По голгофским русским пригоркам» (СПб., «Алетейя», 2020, 456 стр.), над которым автор работал почти семь лет.

О некоторых идеях этой книги – наша беседа.

– Виктор Вячеславович, ваша книга открывается обширным очерком, посвященным протопопу Аввакуму. В этом году ему исполняется 400 лет. Дата широко отмечается, в том числе и благодаря распоряжению главы государства. С чем связан общественный интерес к этой фигуре?

– С актуальностью русского вопроса. На то, что протопоп Аввакум проявил себя как последовательный русский националист, в советские годы обратил внимание писатель Всеволод Никанорович Иванов, проживший немалое время в Китае.

– Не путать с автором «Бронепоезда 14-69»…

– Да, у того другое отчество, он Вячеславович. Так вот, у Всеволода Никаноровича Иванова есть очерк «Оправданный Аввакум», он входит в сборник «Огни в тумане: Думы о русском опыте», увидевший впервые свет в Харбине в 1932-м. Там есть слова о том, что причина пренебрежения к страданиям проповедника со стороны русского общества «лежит в том, что протопоп Аввакум не был революционером. Более того. Он был страстным убежденным русским националистом».

Последние два слова писатель счел нужным выделить разрядкой, подчеркивая особенную их важность. «Вот почему имя его отсутствовало до сих пор в синодиках русской общественной истории», – продолжал он дальше.

Но потрясения всегда заставляют обернуться назад. Иванов считает: в прошлом мы имели крепкое, сильное, слаженное государство, что «преисполняет нас уважением к тем деятелям этого государства, которые его создали, и к тем, кто держал тогда высоко стяг русского национального дела».

Какие идеалы отстаивал Аввакум? Участие народа в церковных делах («право народа вязать и решать», как выразился о том же Варлам Шаламов), опора на собственный, русский, исторический опыт.

Дело в том, что отказ от личного права совести и от ответственности за происходящее с народом, переложение этого груза на иерархию, «вертикаль» – влекут утрату общественного суверенитета вообще. Это путь к прямой социально-экономической кабале. «Подсунуто иное мерило», будет сетовать потом Иван Аксаков.

Старообрядческий вопрос не есть само по себе нечто особое и отдельное. На него нужно смотреть как на часть русского вопроса, нашей национальной жизни.

– В чём задача современного старообрядчества?

– Вспомним другого писателя, который был земляком Аввакума. У Горького в его романе «Жизнь Клима Самгина» один из героев говорит: «Только гимназисты верят, что воспитывают – идеи. Чепуха! Церковь две тысячи лет внушает: “возлюбите друг друга”, “да единомыслием исповемы” – как там она поет? Черта два – единомыслие, когда у меня дом – в один этаж, а у соседа – в три!»

Какие задачи у старообрядчества? А какие задачи у христианства вообще? Играет ли оно в обществе, в конфликте бедных и богатых, какую-то роль?.. Да никакой! Очень много сейчас говорится о патриотизме церкви в годы Великой Отечественной войны (о коллаборационизме почему-то мало). Но где её голос сейчас, когда с начала 1990-х годов разворовывается страна? С кем вы, «мастера кадила»?

– «Ах! боже мой! он карбонарий!» – тут я, пожалуй, вспомню нашу классику, «Горе от ума» Грибоедова. Всё-таки я верю, что православие выполнит свою миссию. «Царям земли напомнит о Христе», как писал Некрасов. А ваш взгляд на будущее христианства?

– Перспективы есть у того вероучения, которое поставит себе целью преодоление человеческого небратства и сгладит социальные противоречия. Решение этой задачи лежит, в том числе, и через ответ на вопрос горьковского героя.

Человечеству ныне требуется некое надрелигиозное, надконфессиональное объединяющее начало, особая этическая, всемирная, теория или идея. Подобный всеобъемлющий принцип выдвинул в послевоенный годы Альберт Швейцер. Благоговение перед жизнью. Можно вспомнить философию общего дела Николая Федорова… Но если мы оставим в стороне решение социально-экономических задач, то упремся в непреодолимую стену под названием интеллигентское словоблудие.

Уважение к себе, к национальным началам, истокам и корням – лишь шаг на правильном пути. Нам нужно – для самих же себя – выработать сейчас и осознать важность исторической и родовой памяти. Это и Аввакум, и старообрядчество в самых радикальных его ответвлениях, с отчаянным «цеплянием» за букву.

И ещё об актуальности нижегородского протопопа. «История учит духовному преемству и сыновней верности; а историк, становясь между прошедшим и будущим своего народа, должен сам видеть его судьбу, разуметь его путь, любить его и верить в его призвание. Только тогда он сможет быть истинным национальным воспитателем». Это писал Иван Ильин в работе «О национализме». И это самое преемство отстаивал Аввакум. Историком Ильин не был, но судьбу народа, судьбу Руси, которой захотелось иноземных обычаев, провидел.

– Об этом речь во втором очерке вашей книги, посвященном Мельникову-Печерскому.

– Да. Писатели, которых некоторые литдеятели называют «второстепенными», вдруг оказываются необычайно современными. Я попытался посмотреть, как в творчестве Мельникова реализуются те сокровища, о которых пишет Ильин: русская история, хозяйствование, сказка, песня (назовите мне другой роман, где поют больше, чем в дилогии «В Лесах» и «На Горах»!), язык, жития святых и жизнь героев, отношение к собственной армии. Наконец, еще одно – территория и её освоение.

Путешествия Мельникова – вообще особый разговор. Дело не в одних служебных командировках. Он сам стремился ездить, наблюдал, запоминал, слушал, отыскивал людей, способных поведать что-то о былых временах, собирал песни и предания. Делом воплощал в жизнь завет кумира своей юности Гоголя, которому подражал в первых писательских опытах. Помните? «Чтобы узнать, что такое Россия нынешняя, нужно непременно по ней проездиться самому».

А вот Иван Ильин: «Русский ребёнок должен увидеть воображением пространственный простор своей страны, это национально-государственное наследие России. Он должен понять, что народ живёт не для земли и не ради земли, но что он живёт на земле и от земли; и что территория необходима ему, как воздух и солнце. Он должен почувствовать, что русская национальная территория добыта кровью и трудом, волею и духом, что она не только завоёвана и заселена, но что она уже освоена и ещё недостаточно освоена русским народом. Национальная территория не есть пустое пространство “от столба до столба”, но исторически данное и взятое духовное пастбище народа, его творческое задание…»

Кто из писателей во второй половине ХХ века брал тему истории как особой русской судьбы и призвания? Всеволод Никанорович Иванов, Дмитрий Балашов, Исай Калашников – при том, что его «Жестокий век» о монголах, а русский персонаж там появляется под самый конец. Но становление русской государственности и монгольский поход XIII столетия на славянские земли – темы связанные… Добавим еще несколько имен, всё равно получится немного.

– Хорошего много не бывает! Эпический талант, чувство исторического времени – качества редкие. Но у нас есть поэмы Валентина Сорокина, романы «Золотой цветок-одолень» Владилена Машковцева и «Своим чередом» Зои Прокопьевой. К сожалению, эти произведения заслонены шумом необязательного чтения. А из советских времен ещё можно вспомнить очерки Владимира Солоухина и Владимира Чивилихина.

– Чивилихин и его «Память» – произведение вообще всеобъемлющее. Но не вырождается ли ныне исторический роман в псевдоисторическое фэнтези? Это вопрос задач, которые ставит пред собой писатель, и, в какой-то мере, насколько литератор сам сделал себя как человека в свете этих ценностей Ильина.

В XIX веке тип писателя-путешественника воплощал Сергей Максимов, но нужно не забывать записки отечественных первопроходцев, которые не причислены к писателям; в XX-м, наверное, Сергей Марков, если брать советский период… Перечитайте его и понаблюдайте, как он радуется открытию, преодолению дорог, как ценит путешественников и мореходов, и шире – людей созидающих. Эти люди у него – краеугольный камень мироздания… Увы, Маркова переиздавать после перестройки и «раскручивать» стало невыгодно. А нам нужна особая серия – «Русский дорожный очерк».

– Наш разговор проходит в пору всемирного карантина, установленного по поводу заразного вируса. Так что мечты о путешествиях особенно сладостны. Вторая часть вашей книги как раз посвящена странствиям.

– Это рассказ о путешествии, о времени, о себе. Шесть очерков, или, если угодно, эссе (жанровая граница тут зыбкая), объединенных попарно в диптихи – Венгерский, Люксембургский, Чешский. И в то же время это рассказ не о странах, а о писателях: немце и французе Гёте и Гюго (тот и другой бывали в Люксембурге), чехах Ярославе Гашеке и Божене Немцовой, чье двухсотлетие со дня рождения прошло в этом году совершенно незамеченным, венграх Море Йокаи и Тивадаре Чонтвари. Последний – не писатель, а художник. И, добавлю, философ. Это удивительная философия в красках.

– Будущее художественного слова. Каким вы его видите?

– У нас сегодня приставка «бизнес-» применима ко всему. К литературе тоже. И с этой приставкой она идет в тартарары. Впрочем, это было и двести лет назад:

В наш век изнеженный не так ли ты, поэт,

Свое утратил назначенье,

На злато променяв ту власть, которой свет

Внимал в немом благоговенье?

Бывало, мерный звук твоих могучих слов

Воспламенял бойца для битвы,

Он нужен был толпе, как чаша для пиров,

Как фимиам в часы молитвы.

Куда шла литература, когда Лермонтов писал эти строки о назначении поэта и торгашестве?

Говорят, что литература погибнет последней из искусств, для нее требуется только бумага и перо, а для театра, оперы, балета – зал, сцена, костюмы, для кино – оборудование. Но нет! «В обществе, основанном на власти денег, в обществе, где нищенствуют массы трудящихся и тунеядствуют горстки богачей, не может быть “свободы” реальной и действительной. Свободны ли вы от вашего буржуазного издателя, господин писатель? От вашей буржуазной публики, которая требует от вас порнографии в романах и картинах, проституции в виде “дополнения” к “святому” сценическому искусству?..»

– Довольно современно звучат тезисы основателя Советского государства.

– Еще бы! Хотя написано в 1905 году. Ленин, «Партийная организация и партийная литература». «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя. Свобода буржуазного писателя, художника, актрисы есть лишь замаскированная (или лицемерно маскируемая) зависимость от денежного мешка, от подкупа, от содержания».

Подлинно высокая литература будет делом единиц, и я не могу исключить, что она лишится и издателя, и аудитории, которая выше названа у Владимира Ильича «публикой». Ныне литератор утрачивает «свое назначенье» не от изнеженности века, а потому, что предназначение меняет «на злато». А надо – не менять. Надо иметь мужество быть одиноким. Так у меня называется статья о Константине Воробьеве, но его творчество – это особый разговор.

Надо не менять, но писатель вынужден!.. Надо как-то жить, зарабатывать.

– Виктор Астафьев в книге «Зрячий посох» писал: «Об этом непростом и нелегком становлении тогдашней молодой литературы даже нынешняя вроде бы все знающая критика помалкивает, а стоило бы ей вместо того, чтобы перемалывать молотое, хвалить хваленое, поинтересоваться архивами хотя бы того же Константина Воробьева и почитать ответы из столичных изданий – удивительные бы документы они для себя открыли!» Вы точь-в-точь выполнили наказ Астафьева. Проза Константина Воробьева тяжело пробивала себе дорогу в издательских коридорах.

– Что касается архивов Воробьева, могу только подтвердить слова Астафьева. Я сделал для себя немало открытий, и многими из них поделился в книге. Например, я с удивлением обнаружил, что, получив разгромную рецензию, тот самый «ответ из столичных изданий», он ничего в рассказах или повестях не уничтожал и в редких случаях что-то правил. У него было мужество оставаться одиноким. Оно давало ему право на это презрение. Это то мужество, о котором обмолвился однажды Гёте в разговорах с Эккерманом.

Малые таланты кажутся большими оттого, что «служат рупором отдельной партии». Им всё заменяет ненависть. «Так и в жизни нам встречается целая масса людей, которым недостаёт характера, чтобы оставаться в одиночестве; эти тоже стремятся примкнуть к какой-нибудь клике, ибо так чувствуют себя сильнее и могут что-то собою представлять». Чтобы казаться сильней и значительнее, писатели сбиваются в стаи. Создают движения и партии, мельтешат на экране, дают интервью…

Но высшему таланту, как дальше говорит Гёте, достаточно самого себя. «Он вполне удовлетворяется своей внутренней жизнью, внешний мир ничего не может дать ему, так же как не может ничего у него отнять». Это было сказано 2 мая 1831 года. Эккерман оставил точную дату.

С тех пор ничего не изменилось. Но в устах Гёте всё сказанное вовсе не значит, что художник должен жить сам по себе. Нет, он в полной мере реализуется, только связав свою судьбу с судьбой народа. Не иначе. Писательская состоятельность определяется не количеством, а «прочностью» написанного, то есть востребованностью авторского труда в поколениях.

– И всё-таки «золотой век» для писателя был, видимо, в пору СССР.

– В одном архиве среди писем упомянутого мной Сергея Маркова я встретил вырезку из газеты. Судя по пометке «ЛиЖ», это «Литература и жизнь». Было такое издание. После 1962 года эта газета прекратила выходить. Рецензия была посвящена только что вышедшему в свет поэтическому сборнику Маркова. Он же писал стихи, дружил с Павлом Васильевым, Леонидом Мартыновым.

Вторая часть рецензии касается книги «Земной круг», которую Марков несколько лет не мог издать. Автор отклика стремился поддержать коллегу, ускорить выход сборника. «Труд писателя, его дарование – государственное достояние, значительно более редкое, нежели россыпи золота или других редких металлов». Оцените сравнение! «Нельзя допустить, чтобы ценная рукопись писателя продолжала лежать мертвым капиталом!»

Увы, проблемы с изданием были и в советском обществе, и немалые. Но был и государственный подход. И деньги на «толстые» журналы, на книжные тиражи… В классовом обществе, которое сегодня сложилось у нас, с той самой ленинской зависимостью всякого писателя от буржуазного «денежного мешка», этого не будет никогда и ни при каких условиях. Никакой издатель не станет вас издавать, если не усмотрит прибыли или, по крайней мере, если не увидит, что не понесет убытков. Исключения редки.

Писатель сегодня – это человек, вынужденный «кормить» издателей. И всё. И беда даже не в этом, а в том, что всех и всюду это устраивает. Да и писательские союзы утратили свой былой авторитет. К сожалению.

Но ответ на вопрошание Лермонтова мы ещё услышим! Ещё при нашей жизни: «Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк? / Иль никогда, на голос мщенья / Из золотых ножон не вырвешь свой клинок, / Покрытый ржавчиной презренья?»

Беседу вела Лидия Сычёва

P.S. Книга продается в московских магазинах «Циолковский», «Фаланстер» (внимание! сведения о ней отсутствуют на сайтах магазинов!), в магазине «Москва» на Тверской, в магазине «Слово», в интернет-магазине Озон и др.