Юлия Мартовалиева: «Русский Донецк — свободолюбивый и независимый, такой же, как и Луганск»

Юлия Мартовалиева – военный корреспондент, шеф-редактор русской службы RT, руководитель проекта RT «Дети войны». Телеграм-канал:

https://t.me/martovalieva1

— Юлия, добрый день! Вы – известный военный корреспондент и общественный деятель. Расскажите, пожалуйста, почему Вы решили стать военным корреспондентом?

— Военкором я решила стать совершенно случайно. В 2014 году, когда события в Украине только-только развивались, получилось так, что мы начали заниматься обменом. Нам дали список на обмен пленных, это были одесситы и я в этом поучаствовала. Я привезла этот список Игорю Мангушеву, позывной – «Берег», и мы с ним начали активно заниматься этим вопросом. Если глубже смотреть на ситуацию, то во Вторую чеченскую компанию мой дальний родственник попал в плен к Басаеву, и я видела тогда, как вся семья переживала, как его достать, вытащить. Подключились журналисты – тогда был Вячеслав Измайлов из «Новой газеты», который и занимался, собственно, обменом Алексея Новикова, и вытащил его тогда в полном здравии.

Я тогда для себя определила, что такое журналистика на войне. Это не просто когда ты приезжаешь, проводишь какие-то расследования, снимаешь красивые картинки о том, как кто-то победоносно куда-то идет или наоборот. Все это должно в комплексе нести конечный результат: как можно больше показывать того, что происходит, понимание, чем в данном случае мы можем помочь. У любого репортажа, сюжета военного журналиста должно быть какое-то целеполагание. Все остальное иначе превращается в удовлетворение собственных амбиций. Ты смог, ты не боишься, ты попал, выстоял под этими пулями и «Градами», и ты работаешь. Нет, ты должен понимать, для чего ты идешь под эти пули, «Грады», для чего ты все это снимаешь и описываешь. Это либо судьба бойца, судьба подразделения, либо судьба целой деревни, которая попала под обстрел, пострадавшее население, эвакуация населения… То есть люди, которые нуждаются элементарно в питании: голод – это основной фактор, который сопровождает войну, любые военные боевые действия. Поэтому в целом у меня вопрос уже тогда не стоял – быть или не быть мне военным журналистом. 

— Где успели поработать в качестве военкора?

– Большую часть времени, практически все 9 лет, я работаю на Донбассе, работаю по Луганску и Донецку, и даже здесь больше всего времени я провела на Луганском направлении. Поэтому тут все для меня очень понятно и, наверное, говорить о том, что какие-то вещи я выполняла еще где-то – не совсем корректно. Потому что непосредственно по редакционному заданию я выезжала только сюда. Было у меня несколько выездов в другие страны, но они были скорее ознакомительными и вместе с военными.

— Как попали в RT? Сложно было доказать свой профессионализм, чтобы стать не просто автором, но и возглавить одно из направлений этого мегахолдинга?

–  На RT попасть всегда сложно, потому что это медиахолдинг, и там очень сложные требования, как, в принципе, и в любом медиахолдинге. Им нужно соответствовать. Очень много корпоративной этики, в силу которой я не могу распространяться и рассказывать определенные правила. В данном случае, касательно направлений, я как шеф-редактор веду авторский проект «Дети войны». Это и есть то направление, которое я возглавляю. В остальном – работаю также, как и другие специальные военные корреспонденты.

— Вы бывали в Донбассе ещё до начала специальной военной операции. Как Вы оцениваете период между 2014 и 2022 годом? И, по Вашему мнению, какие факторы привели к развитию событий 2014 и 2022 года на Донбассе?

– 2014 год был очень внезапным и, совершенно для нас всех, наверное, чем-то необъяснимым. Аналогов такому не было никогда – когда мы столкнулись с протестами людей, когда в принципе сама по себе Украина не смогла справиться с мнением и протестным электоратом. От слов они перешли к делу, от ненасильственной борьбы перешли к насильственной, не учитывая ментальность людей. Говорить о том, что все на территории Украины – украинцы – было неправильной риторикой. Дело в том, что Донбасс со времен Екатерины был очень многонациональным – как государство в государстве, сам по себе. На территории сегодняшней Луганской и Донецкой Народных Республик проживают греки, сербы, словаки, есть конфессии у которых особо построены церкви, а те же греки до сих пор сохранили свои традиции. Причем в связи с тем, что они плотно проживали с крымскими татарами, принципиальной особенностью греков на Донбассе являются греческие чебуреки, которых никогда не было в самой Греции…

Когда начались непосредственно эти протесты, когда начались выкрики «Кто не скачет – тот москаль!» и прочее, объяснять людям на Донбассе, что они вдруг внезапно стали «руснёй» – было очень сложно. Учитывая, что здесь тоже был исконно свой язык – не чисто украинский, а суржик, на котором люди прекрасно изъяснялись, жили и общались. Я думаю, что этого конфликта, который перерос впоследствии в вооруженное противостояние, можно было избежать. Для того чтобы его избежать, нужно было хотеть его избежать, изначально идти на переговоры. Но, мы же понимаем, что все это идет еще со времен распада Советского Союза. Все президенты, которые приходили непосредственно к власти в последнее время при помощи выборов на территории Украины – это были преимущественно президенты с восточной части Украины, потому что населения там больше. Только насильственным путем или путем Оранжевой революции, которая была до этого в 2004 году, можно было привести других каких-либо представителей власти, например, за которых были люди с западной Украины – если им этого хотелось.

И вот 2014 год непосредственно случился именно из-за нежелания общаться, из-за стремления подавить людей, любые взгляды, любые мысли. Людям на Донбассе не нравилось воевать, не нравился вооруженный конфликт. Никому не нравилось, не хотелось воевать. И самое главное – никто не мог понять, за что обстреливают города. Я летом 14-го года находилась в Луганске, я осенью 14-го года находилась в Луганске, в Донецке я была меньше. Но Луганск просто разносили в пух и прах. Я очень хорошо помню авианалет, когда та сторона просто не могла не понимать, что собирается убить обычных мирных людей в центре города. А потом – на той стороне началось гигантское вранье…

Я считаю, что ты не имеешь права на вранье, когда идет война. Когда ты хочешь силовыми методами подавить людей со своей, как ты считаешь, территории, то ты должен признавать за собой ошибки как представитель силовых структур, как мужчина, как человек, имеющий воинское звание. Им не хватило сил признаться себе, что они убивают своих же, они убивают таких же. Им не хватило сил признаться себе, что они сажают людей в тюрьмы, пытают людей, ломают ребра, выбивают из них показания, чтобы потом показывать бегущей строкой или листочками, что они должны говорить. Признаться, что эти люди были готовы это говорить, потому что у них были переломанные конечности и выбитые зубы. При этом там начались репрессии не только в отношении тех, кто был против режима. Но и в отношении тех, кто пытался разоблачить этот режим, будучи искренним патриотом своего государства.

— А был ли шанс на мирное урегулирование?

— Скажу сначала про 2022 год. Он был очень ожидаем. Ведь любые переговоры заканчиваются, в конце концов, либо договоренностями, либо вооруженным конфликтом. Договоренностей достичь не удалось, потому что каждый раз правительство Украины лукавило. То они не находили кворум голосов, чтобы оставить русский язык, то они не хотели признавать автономию, то еще что-то… Фактически, радикально настроенное население было уже настолько напитано грантами на так называемое «патриотическое обучение», а грантов с запада и пропаганды туда шло очень много, народ уже требовал крови.

Был момент, когда я в свое время общалась со знакомыми на территории Украины, которых у меня было немало до этого конфликта, пыталась объяснить, что тут же страдают обычные люди. И, казалось бы, девочки-волонтеры, которые уже насмотрелись на раненых бойцов, должны были бы объяснить, что «Юль, да, мы сейчас пытаемся что-то изменить, да, наверное, это плохо, что по Луганску стреляют, что дети умирают!» – на тот момент именно стреляли с той стороны сюда. Но мне в ответ было написано другое: «А ты знаешь, как умирают наши мальчики? А ты знаешь, как страдают наши мальчики? И вообще, определись уже, за кого ты».

Если смотреть с этой точки зрения, становится понятно, что ни о каком мире все эти годы и речи не могло быть. Все эти годы выпускались книги о патриотическом воспитании, не двигалось расследование по Одессе, а те, кто проводил расследования, тот же Юра Ткачев – в итоге сели в тюрьму. Все это время шло накачивание людей ненавистью к России. Как можно больше людей на Украине старались прогнать через обучение на военных полевых полигонах, на мобилизации, чтобы практически в каждой семье был кто-то, кто прошел эту войну, чтобы заразить как можно больше людей этой ненавистью. О чем это говорит? Конечно, ни о каком мире не могло быть и речи. Было очевидно, что рано или поздно это все закончится большим конфликтом. Их накачивали, готовили, обучали, появился молодой состав, ставший генералами – преимущественно все молодые ребята – им было около 40 лет. И этим генералам тоже были нужны звания, погоны, награды. У новой, молодой армии появилась потребность в самореализации, у армии, у которой еще не было особых заслуг. Поэтому начался 2022 год. Он был очень логичным. Мы все ждали, что он будет.

— Как Вы оцениваете текущую ситуацию в Донбассе и на освобожденных территориях?

— Я только что была в Донецке, была в Запорожье, была в Херсоне, и сейчас нахожусь в Луганске. Ситуация, конечно, разная. Донецк уже такой родной и близкий. Люди счастливы – во-первых, довольны тем, чего так давно ждали – когда их признают как республику, когда их наделят определенным статусом, когда они станут Российской Федерацией. Да, это сложно – интегрироваться, но Донецк уже русский, свой, он и был таким. И он очень свободолюбивый и независимый – такой же, как и Луганск.

Мелитополь, Запорожье – немножко другой. Там люди не знают героев нашего ополчения, они не знают Гиви и Моторолу. И, конечно, они следят за информацией о контрнаступлении, они этого очень сильно боятся, они хотят спокойной жизни. У многих жителей этих территорий дети в данный момент отдыхают на территории Российской Федерации – я могу об этом говорить как человек, который занимается проектом «Дети войны». Они боятся, что, если будет контрнаступление, обстрел, эвакуация – как они  смогут воссоединиться с своими детьми, как не потерять с ними связь.

Очень тяжелая ситуация была на Херсоне с этой точки зрения. Дело в том, что когда Херсон разделился осенью того года, у многих родителей, которые остались на той стороне, дети отдыхали в Крыму в это время. Мало того, что родители подверглись репрессиям, процедура воссоединения семьей заняла очень продолжительное время. И, опять же, усилия в этом напрапвлении прилагают российские власти. А что делает украинское государство, чтобы помочь эти детям вернуться к родителям? Кроме того, что кричит, что дети украдены – они не делают ничего.

— Тяжелая ситуация…

– Могу привести и другой пример – это Запорожье. Я разговаривала с уполномоченной по правам ребенка Запорожской области, Юлией Сажаевой, которая рассказала, что когда Украина проводила эвакуацию населения, более 200 детей было вывезено без ведома родителей. Да, это были и семьи, лишенные родительских прав, и семьи, где родители отдали своих детей в интернат, и, может быть, были семьи неблагополучные, но были и родители, по которым не было вынесено решение суда. И вот детей забрали и увезли. Достоверно известно, что 8 семей пытались вернуть своих детей, а остальные – ищут. Есть дети, точное местонахождение которых все еще неизвестно, но увозили их в Европу. Только одной семье удалось вернуть детей – из Польши. И кто после этого вор? Кто ворует детей, и кто не возвращает их родителям? Что с этими детьми собираются делать? Понятно, мы не будем запускать тот бред, который запускает Украина про Россию – про рабов или про органы. Но большой вопрос: вы из этих детей хотите воспитать третий рейх или что вы с этими детьми хотите сделать? Почему эти дети не имеют права общаться с родителями? Почему вы списали их родителей, выкинули, как ненужный биоматериал? И оставили себе детей, которых попытаетесь перевоспитать, на мозг которых вы будете пытаться влиять и воздействовать? Как это называется? В правовое поле такие вещи точно не укладываются.   

— Расскажите, пожалуйста, о своей семье.

– С недавних пор я – многодетная мама. У меня сын и две дочки – младшей – три месяца. Сыну будет 15 лет, старшей дочке – 13 лет. Они меня поддерживают во всех начинаниях. Мой супруг очень переживает за мою безопасность и всегда старается помочь. Иногда даже выезжает со мной повсюду и работает, не ставя перед собой задачу куда-то спрятаться. Меня поддерживают и моя мама, и бабушка, которой 93 года – даже она у меня очень активное участие принимает в жизни детей в рамках моего проекта. Мои дети стараются общаться с детками из проекта, которым я помогаю, то есть вся моя семья вовлечена в работу, которой я занимаюсь. Они знают моих друзей, общаются с ними.

Многие семьи из проекта стали моими друзьями. Например семья Танцюра – у них был ранен мальчик, у него было повреждено лицо. К тому же они остались без жилья, им некуда было идти. Проект, которому помогают неравнодушные люди, помог этой семье – мы смогли снять квартиру, оплатить лечение мальчика. А его мама Татьяна стала не только моим близким другом, но и волонтером проекта. Она мне все время звонит и говорит: «Юлечка, если что-то надо – всегда можешь на меня рассчитывать, я всегда приеду, со всеми переговорю, все передам, фото- и видеоотчет предоставлю – все сделаю». И, кстати, таких мам достаточно много. А Татьяна общается и с моим сыном. Когда у него возникают вопросы в рамках событий специальной военной операции, например, про обстрелы городов и кто их совершает (это нормальные детские вопросы, когда мама – военкор) – он звонит Татьяне или её сыну, и они беседуют, рассказывают и объясняют. У моих детей есть возможность получить все ответы на вопросы, которые у них возникают. Они у меня очень информированные.

Мой муж старше меня на несколько лет, это очень сильно ощущается. Потому что, несмотря на то, что я очень сильная в своей работе и со своей командой, основная часть которой – мужчины (и оператор, и водитель, и помощник оператора), все свои рабочие черты я оставляю на работе. И когда я приезжаю домой, мой муж требует, чтобы я оставалась женщиной: мягкой, доброй, нежной. Наверное, это очень важное умение – не приносить эту жесткость, когда тебе приходится принимать решения, говорить даже достаточно громко, чтобы тебя услышали, – в семью, а оставлять там. Моя семья – это совершенно другой быт, уют, тишина, покой. Когда я приезжаю домой, в моих задачах – огромный список заказов из вкусностей, которые я должна приготовить. Очень любим вместе готовить с детьми, с сыном выбираем рецепты мясных блюд, а дочка учится готовить блины какие-нибудь особенные. Это такая семейная история, которая нам очень нравится.

— В Донбассе проживает много армян. Приходилось ли Вам помогать им?

– В Донбассе много и армян, и азербайджанцев проживает. И при этом, как правило, это беженцы с территории Карабаха. И что, наверное, самое интересное – я ни разу здесь не видела конфликта между ними. Здесь они умеют взаимодействовать, находить общий язык. Более того, я сейчас работаю с женщиной, она – армянка из Донецка, ведет там бизнес, и она помогает мне с детьми из проекта. Ее два сына-близнеца, и их жены тоже по необходимости принимают моих деток. Мы все взаимодействуем по-доброму, по-хорошему. Ни разу у нас не возникало каких-то конфликтных историй. В проекте был мальчик из армянской семьи, которому мы помогли справиться с доброкачественной опухолью кости. Его папа очень долго потом приглашал меня на самые вкусные угощения. Надеюсь, что через неделю мы увидимся с ним в Донецке.

— В данный момент в Армении очень сложная обстановка в связи с армяно-азербайджанским конфликтом. Как Вы считаете, как он будет развиваться?

– Мне сложно судить, как будет развиваться ситуация, связанная с армяно-азербайджанским конфликтом. Я не работала ни в Карабахе, ни в Армении, ни в Азербайджане в связи с этим конфликтом, не изучала его досконально. Я не могу сказать, что положительно отношусь к любым боевым действиям, даже если люди пытаются отстоять какую-либо этническую историческую ценность той или иной земли. Мне кажется, что если бы получилось вернуть все на исходные позиции, как некую автономию, государство в государстве, Карабах и Нагорный Карабах, чтобы там проживали и армяне, и азербайджанцы, также, как проживали до этих военных действий – наверное, это было бы идеально. Но я прекрасно понимаю, что если это и случится, то точно не завтра или послезавтра. Ситуация практически тупиковая, где все всем очень давно пытаются объяснять, провести переговоры, и неизвестно, можно ли в принципе примирить людей после всего того, что произошло на территории постсоветского пространства.

— Как Вы оцениваете гуманитарную ситуацию в Арцахе?

– Я знаю, что в Арцах отвозил гуманитарную помощь фонд «Доктор Лиза» – Наталья Авилова, знаю, что там еще несколько фондов включено в процесс. Знаю, что армянские диаспоры собирали и отвозили много гуманитарки. Но, конечно, когда есть большая потребность в продуктах, медицинских препаратах, медицинской помощи, в эту работу должны включаться правительства в первую очередь.

—  За время Вашей гуманитарной и военкоровский деятельности — никогда не жалели о своем выборе?

– Нет. Я никогда не жалела о своем выборе. Периодически наступало разочарование и боль – это был 2015, 2016 год – разочарование собой, наверное, потому что ты не можешь сделать больше, чем тебе позволяют твои возможности, хотя уже и так работаешь на пределе. И в какой-то момент ты просто хочешь, чтобы тебя услышали, увидели, но в силу того, что ты недостаточно распиарен или недостаточно людей хотят тебя услышать в данной ситуации, ты начинаешь страдать и переживать.

В целом я не могу сказать, что я когда-то жалела. Наоборот, я считаю, что я сделала абсолютно правильный выбор в своей жизни. И, наверное, любой бы поступил на моем месте так, потому что когда ты видишь человеческую боль, ты не можешь пройти мимо, ты остаешься с этими людьми. Кто чем может, кто какими ресурсами обладает, тот их и использует. Вот я в данном случае решила, что хочу и могу помогать детям, помогать гражданскому населению, мирному населению. По мере возможностей я стараюсь помогать и военным, я этого и не скрываю. Есть люди, которые помогают исключительно военным, есть люди, которые видят себя защитниками этих людей. Они берут автоматы, помогают другими способами военным, которые защищают гражданское население, вывозят детей.

Наверное, у каждого просто какая-то своя миссия. Я считаю, что нужно как можно больше детей вывезти, спасти, помочь, чтобы они не нуждались. Нужно не только словом убеждать людей, какие мы хорошие – хотя это тоже важно, и, наверное, это одно из основных направлений, в котором нужно работать – но и делом тоже. Да, бывают случаи (и у нас в проекте), когда помогаешь кому-то, а он возвращается на территорию Украины или едет в Европу. Так мы спасли дедушку с бабушкой из Мариуполя, а потом они уехали жить в Польшу, но они все равно будут помнить, знать и понимать, что эти русские, которых хают, которых с утра до вечера поливают грязью, они их не бросили в трудной ситуации. Они их не оставили и не выстрелили по их дому из танка. Они помогли им эвакуироваться из обстреливаемого района, обеспечили всем необходимым, а не посадили в тюрьму или отправили в Магадан строить концентрационные лагеря, как это показывают и рассказывают в украинских СМИ. Самое важное – наверное, это. И поэтому я никогда не жалела, не жалею, и думаю, никогда не пожалею о своей работе.

— Какие Ваши ближайшие планы?

– В ближайшие недели я буду находиться здесь, на территории ЛНР, ДНР, Запорожья. Со своей съемочной группой буду выезжать, освещать военные события, и обязательно будем работать в рамках проекта «Дети войны». У нас слаженный коллектив. Мой оператор работает со мной практически с первых дней, несколько командировок у нас было отдельных друг от друга. И в этот раз, когда я приехала уже после своего декретного отпуска, мы заходим в магазин – а мы едем навещать несколько многодетных семей – он берет огромную тележку и говорит: «Юля, все по старой схеме? Мы одну тележку берем – закупать продукты, детское питание и прочее – или две?» И ты понимаешь, что вот она – команда, вот они – ближайшие наши планы: навещать, вникать в их проблемы, участвовать, помогать.

Мария Коледа