По голгофским пригоркам

По голгофским пригоркам

Виктор Боченков «расположил» героев своей новой книги, сборника литературоведческих эссе «По голгофским русским пригоркам» (СПб., «Алетейя», 2020, 456 стр.) в хронологическом порядке. Первым идет протопоп Аввакум. В этом году исполняется 400 лет со дня его рождения. Возраст для отечественной литературы, что и говорить, необычный. Вторая статья посвящена Павлу Мельникову (Андрею Печерскому), затем следуют Лев Толстой, Николай Клюев, Всеволод Н. Иванов, Константин Воробьев, Валентин Распутин. Вторая часть, «Диптихи», как гласит аннотация, в жанровом отношении «стоит по соседству с дорожным очерком, соответствуя в то же время критериям эссеистики, когда необходимо выразить индивидуальные впечатления по конкретному поводу, не претендующие на исчерпывающую трактовку». Можно вполне согласиться с тем, что «характерной особенностью всего сборника является синтез различных жанров: публицистика на литературном материале, литературная критика, эссе, включение документального исторического материала».

«Протопоп Аввакум и русская современность» – таков подзаголовок первой статьи. Заглавием для нее, «Мятежный пастырь, книжник дикий», стали строки Ярослава Смелякова. Уже эта перекличка имен, достаточно далеко отстоящих друг от друга по времени, говорит об актуальности литературного наследия «огнепального» протопопа. Как много пишется, как мало остается в поколениях! Секрет жизнестойкости (если можно выразиться так) художественного произведения – в способности отзываться. Автор показывает, как в разные времена к написанному в северном Пустозерске «Житию…» обращались писатели и поэты: Федор Достоевский, Варлам Шаламов, Арсений Несмелов, Юрий Нагибин и другие. На мой взгляд, сила этого произведения в том, что художественным произведением стала сама жизнь его автора. Виктор Боченков говорит это и о Константине Воробьеве, оговариваясь, что подобное удается лишь единицам. Вновь – пересечение вроде непересекающихся прямых, разных людей и разных эпох… Кроме таланта, писателю требуется особенная сила верности самому себе. Впрочем, что касается Аввакума, он не только писатель, но общественный деятель, чего у него не отнять.

Конечно, современное старообрядчество в нашем безрелигиозном мире далеко не то, каким было три с лишним столетия назад. На мой субъективный взгляд, ему совершенно нечего предложить современному обществу, хотя автор пытается показать, что это не так… Но даже в «Википедии» в статье о Викторе Боченкове говорится, что он, долгое время проработавший в архиве митрополии РПСЦ, был вынужден уйти в силу нежелания руководства старообрядческой митрополии поддерживать издательскую деятельность. А ведь когда-то старообрядцы отличались в первую очередь особой приверженностью к книге.

Одну из задач современного старообрядчества автор видит в русификации русских (как он пишет). Не будем подробно останавливаться на этом. Тут важней не теоретизирование – оно может быть довольно пространным. Важней, осознает ли само старообрядчество свои задачи в современном мире. В чём они?.. Автор пишет, что старообрядцы сами пока не понимают, каким сокровищем обладают.

По мнению Виктора Боченкова, Аввакум актуален, поскольку на мир и судьбу России, которую не дано предугадать, мятежный пастырь смотрит в первую очередь как русский националист. Протопопа Аввакума почти и не рассматривали как русского националиста, как отметил находившийся в китайской эмиграции писатель Всеволод Никанорович Иванов (не путать с автором «Оптимистической трагедии»). Это, пожалуй, можно признать справедливым.

Виктору Боченкову удалось найти оригинальный ракурс по отношению к Мельникову-Печерскому. Его творчество и его биография рассматриваются через призму национальных идей Ивана Ильина. Русский философ выделяет десять основных ценностей, десять «сокровищ», которыми обязан овладеть русский человек – знание и прочувствованное понимание своей истории, песня, сказка, молитва, сведения о героях и другие. Автор как бы проверяет творчество Мельникова на эти ценности. И оно проходит эту аксиологическую проверку.

Интересно наблюдать не только то, как автор это делает, привлекая самые разные свидетельства, произведения, факты из жизни писателя, но и то, как он пользуется источниковой базой. Казалось бы, биография Льва Толстого «перепахана» литературоведами вдоль и поперек. Одно письмо старообрядческого архиерея, где лишь дан намек на встречу с писателем – одним из великих правдолюбцев, стало темой для целого исследования. Яснополянский классик выступил с ходатайством об освобождении из тюрьмы Суздальского Спасо-Евфимиева монастыря старообрядческих архиереев, использовал для этого все свои связи. История началась со встречи писателя с сосланным в Тулу «за раскол» епископом Савватием (Левшиным). Она подробно прослеживается в статье «Кто напишет суздальский патерик». Оказывается, накануне революции 1905 года, добиваясь освобождения из ссылки другого своего архиерея, старообрядцы искали помощи у другого писателя – Владимира Короленко, и тот советовал им ведущих московских адвокатов, с которыми был лично знаком.

Виктор Боченков открывает перед нами неожиданные находки. Оказывается, внук писателя, Сергей Сергеевич Толстой, присоединился к старообрядцам и по заказу старообрядческого архиепископии перевел фундаментальный труд французского слависта Пьера Паскаля «Протопоп Аввакум и начало раскола». Единственным советским писателем, кто обращался в старообрядческую архиепископию на Рогожском кладбище, был историк-романист Всеволод Н. Иванов, автор романа «Черные люди», где протопоп Аввакум является одним из действующих лиц. Писатель поддерживал с ней переписку, которая легла в основание статьи. В другом очерке Боченков обращается к творчеству Николая Клюева, подробно прослеживая его связи с «голгофскими христианами», недостаточно, увы, изученным кружком, возникшим после первой русской революции.

Страница за страницей, от дореволюционной русской классики мы переходим к литературе советского периода. Кроме Всеволода Иванова она представлена статьями о Валентине Распутине и Константине Воробьеве.

Статья об авторе «Убитых под Москвой» – одна из самых обстоятельных об этом писателе. Очерк создан на архивном материале. Прослеживая реакцию официальных издательств на произведения Воробьева, не вписывавшиеся в каноническую советскую канву, Боченков сопоставляет редакторские рецензии с откликами читателей. Любопытное наблюдение: то, что редактора считали недостатком, читателям нравилось. То, что редакторам казалось сентиментальным и надуманным, читателям, напротив, казалось правдивым, причем настолько, что они спрашивали, как сложилась дальнейшая судьба героев. Им не верилось, что они придуманы.

Воробьев, как считает автор, обладал редким мужеством – быть одиноким. Это для него значило – оставаться собой в писательском деле при любых обстоятельствах. Добавим, что этот принцип поддерживал еще Пушкин: «Ты царь, живи один». Виктор Боченков показывает Воробьева как писателя-философа, пытающего постичь сущность человека, «раскопать» его до самых «нечеловеческих» глубин. «Сущность человека, – пишет автор, – в конечном счете определяется у Воробьева его способностью отдавать, преобразовывая вокруг себя мир». «Главной его темой… остается одна – расчеловечивание людей и поиск, как этому противостоять, как обрести себя».

Этот поиск, на наш взгляд, был личной темой и личной драмой Воробьева на протяжении всей жизни. В этом заключено мучительное писательское «счастье» – писателю есть, что сказать, причем сказать такое, что будет востребовано через века, когда современные реалии сотрутся и забудутся. Согласен с Виктором Боченковым, что многие прозаики обделены судьбой – тем, что не встретишь ни в одном литературоведческом словаре, тем, без чего большого писателя не может быть. Слабые писатели «сбиваются в стаи», имитируют политическую и общественную деятельность, заискивают перед критиками (или подкупают их), чтобы казаться сильнее и быть известней.

Вторая часть книги – шесть статей о зарубежных классиках. Они объединены в диптихи: чешский, где речь идет о Ярославе Гашеке и Божене Немцовой, люксембургский – о Гюго и Гете, венгерский – о писателе Море Йокаи и художнике Тивадаре Чонтвари. Каждому очерку можно посвятить отдельную статью, поэтому не буду подробно останавливаться на второй части книги. Автор снова нашел необычный, очень личный, подход: он побывал в местах, связанных с жизнью каждого из своих героев.

Для описания подобных путешествий сложился странный англоязычный термин – травелог. Он предполагает, что, если писатель описывает некое географическое место, то лично там побывал, делится с читателем личными впечатлениями, наблюдениями, раздумьями (как будто этого не предполагает обычный русский термин «дорожный очерк»). В диптихах Виктора Боченкова речь идет не только о писателях и странах, но также, по доброй классической литературной традиции, о времени и о себе.

Резюмируя, я должен сказать: «По голгофским русским пригоркам» Виктора Боченкова – прекрасная книга. Поддерживаю отклик на это издание Лидии Сычёвой, размещенный на четвёртой обложке сборника: «В очерках-исследованиях Виктора Боченкова нет ничего случайного или сиюминутного. Научная строгость в них сочетается с прекрасным русским языком, широкая эрудиция – с кругозором страстного путешественника, наблюдательность педанта – с влюблённостью в родное слово. Каждый очерк – наслаждение для тех, кто любит открытия. В сборнике их так много, что одного прочтения, пожалуй, будет мало. От души рекомендую эту книгу читателям!»

Сергей Косыгин