Юлия Мартовалиева: «Чужих детей не бывает. Помогать нужно всем»

Вторая часть интервью с Юлией Мартовалиевой – военным корреспондентом, шеф-редактором русской службы RT, руководителем проекта RT «Дети войны». Телеграм-канал: https://t.me/martovalieva1

Первая часть — https://anna-news.info/yuliya-martovalieva-russkij-donetsk-svobodolyubivyj-i-nezavisimyj-takoj-zhe-kak-i-lugansk/

– Юлия, Вы известный военный корреспондент и общественный деятель. Скажите, пожалуйста, по Вашему мнению – был ли шанс на мирное урегулирование до начала специальной военной операции? И с чем можно сравнить саму специальную военную операцию, есть ли ей аналог в истории?

– Весной RT выпустил сборник стихов «Поэты русского лета», это очень своевременная книга, где поэты Донбасса поделились своими произведениями. И на презентации я сказала, что они на культурном фронте начали военное сопротивление намного раньше нас всех. У нас же все началось с объявлением специальной военной операции. С этого момента прошло полтора года, на наших глазах люди в большом количестве сами стали заключать контракт с Министерством обороны, их ценят. Они готовятся на полигонах и потом отправляются в зону СВО. С мотивацией больше нет проблем, но и злости тоже нет.

На сегодняшний день, конечно, аналогов этой военной спецоперации нет, и даже непонятно, с чем сравнивать. На территорию Украины поставляется иностранное вооружение, которое необходимо тестировать в реальных боевых условиях. Причем оружие поставляется за деньги, которые им же дают в долг. Таким образом руководство страны загоняет в долговую яму целое государство, а самое страшное – отправляет на смерть своих граждан.  Сейчас на линии боевого соприкосновения используются дроны-камикадзе разной модификации, у которых нет приоритетных целей. Они летят во все, что движется: людей, автомобили, военную технику. За месяц работы на артемовском направлении я видела ежедневные налеты таких дронов-камикадзе, разрывы кассетных боеприпасов и обгоревшую иностранную технику. Плюс в окопах постоянно чем-то пытаются травить ребят, какой-то химией. Что из этого является разрешенным способом ведения боевых действий? Украина на многие десятилетия вперед усеивает кассетами и лепестками свои же земли. Достаточно посмотреть на опыт Вьетнама или Ирака, чтобы понять, что трагедия распространится на десятилетия.

– В чем больше всего в данный момент нуждаются мирные жители?

– Мирные жители в первую очередь хотят спокойно жить. Им нужен не подвал под постоянным обстрелом, а дом, где можно жить в безопасности. В Запорожье, например, проживает огромное количество фермеров. Эти фермеры годами возделывали землю, а сегодня им приходиться работать с риском для жизни, потому что по ним стреляют украинские снаряды, хотя видно же, что это сельскохозяйственная техника. В прошлом году в Горловке с фермы, производившей молочную продукцию, в больницу с тяжелейшими ранениями от разрыва снаряда доставили директора.

– А понимают ли люди, где добро, а где зло?

– Это философский вопрос. Большинство Украинцев, заливающих грязными высказываниями интернет, проживают в Европе. Им совершенно плевать, что происходит с людьми на линии боевого соприкосновения. Достаточно понимать, что Россия зло, потому что они могут жить на пособия в Европе. Когда прошлой осенью на Харьковском направлении ВСУ зашли в Изюм, Купянск, Боровое, Красный Лиман и другие населенные пункты, были люди, которые ждали «своих хлопчиков». Но хлопчики оказались не те, началось массовое мародерство. Срезали даже заборы. Достаточно людей пропало без вести. Под видом добра пришли «животные». И тогда население отправилось пешком в нашу сторону. Я вывозила этих людей до последней возможной минуты. Спасибо военным, которые дали машины. У меня был такой случай, когда в Киевской области одна из женщин показала горстку золотых детских крестиков и сказала, что это подарили сыну в благодарность за то, что защищает местное население. Так вот это был явный факт мародерства, который у мамы должен вызывать отвращение, но никак не гордость. После таких поступков, люди очень хорошо понимают, где добро и где зло. Где им стараются вернуть возможность жить спокойно на своей земле, не испытывая страха перед СБУ. Несколько семей, которым я помогала с эвакуацией, вернувшись домой на Украину и, дав интервью о том, как мы плохо с ними обращались, после этого позвонили и попросили прощение за сказанное. Но я не в обиде, так как понимаю, что страна, в которой они живут, требует от них вранья. И дети в данном случае лучше всего подходят в качестве орудия воздействия на массы. На память о них у меня остался дешевенький пластмассовый браслет, который подарила маленькая девочка как благодарность за спасение от обстрелов. Исходя из того, что происходит, все всё понимают, и поэтому мы на стороне добра.

– Как Вы технически осуществляете доставку и раздачу гуманитарной помощи?

– По-разному. Год назад в Попасную нужны были лекарства, медикаменты, продукты людям – мы подъезжали к одному из блиндажей военных и они нам предоставляли МТЛБ, на нем мы доставляли все самое необходимое оставшимся местным жителям, а дальше военные нам помогали также развозить эту еду при помощи велосипедов и тележек. Если мы говорим про Изюм, то мы сначала в Купянск заводили огромную фуру, она разгружалась и потом мы машинами: КАМАЗами, УРАЛами, развозили это всё по Изюму, Балаклее и малонаселённым пунктам, где остались люди. В Соледаре и Артемовске мирного населения практически нет. Там, где стоят наши военные, мирное население не бедствует.

Сейчас в Мариуполе жизнь налаживается, в Рубежном, в Северодонецке, но, скорее, просто потребности поменялись. Необходимо, например, помогать уже не столько с доставкой продуктов и предметов первой необходимости, а книг, учебных материалов, школьной мебели для деток. Несмотря на то, что другие фонды тоже все это привозят, потребности в государственных масштабах не закроет ни один фонд. Например, Мелитопольский приют, которому RT в рамках проекта «Дети войны» помогал последние месяцы работать. Помимо организации доставки техники и мебели в рамках проекта, удалось соорганизоваться с депутатами Екатеринбургского законодательного собрания, которые тоже очень хотели помочь подопечным приюта. И в Мелитополе детки оттуда получили зимой и весной практически всё – от бойлеров, парт, кроватей, телевизоров, мебели и постельного белья и до учебников и карандашей.

Я часто собираю средства на свою карту и закупаю продукты, в том числе – для домов престарелых. В том году, например, был эвакуирован один из домов престарелых, как выяснилось, в Мариуполь, и мы сначала долго искали «пропавших» бабушек и дедушек совместно с Романом Косаревым, моим коллегой, а потом на собранные на карту деньги покупали и привозили туда еду, лекарства, памперсы, пелёнки, компания «ДонКо» дала просто огромное количество кондитерских изделий. По факту это было нужно, чтобы помочь продержаться дому престарелых буквально 2-3 месяца, до тех пор, пока государство не обеспечит их всем необходимым. Ими занялись очень быстро, государство включилось, и уже в принципе наша помощь стала не нужна, потому что сейчас там всё есть, все потребности закрыты. 

– Расскажите, пожалуйста, о проекте «Дети войны».

– Проект RT «Дети войны» возник достаточно стихийно, за год до начала специальной военной операции, сейчас проекту уже три года. До этого я помогала детям с ДЦП в ЛНР – у меня была акция «Детский размер» в 2014 году, когда мы мамам развозили еду, вещи собирали. Три года назад, когда это всё только создавалось, я приехала к своей подруге Наталье Авиловой (фонд «Доктор Лиза» — ред.), говорю: «Наташ, вы включитесь и поможете?» Она даже не задумалась: «Конечно, мы будем заниматься детками». Фонд Рошаля включился в этот проект, фонд «Добрый дом», который возглавляет Юлия Ромейко – она очень сильно помогла и размещала у себя наших деток, которые нуждались в операциях и в лечении. Были дети, которые получили ранения в 2014 году и лечатся до сих пор, и в рамках проекта я веду этих детей. Дальше мы параллельно стали заниматься детками, у которых есть хронические заболевания, которым нужна была операция на сердце, которым нужна была дорогостоящая операция, где требовался тутопласт для операций – ее проводил в Донецке уникальный врач, заведующий детским травматологическим отделением Евгений Жилицын. 

Когда началась военная спецоперация, детей стало, конечно, больше, но и заниматься ими стало больше людей. У меня технически работа поменялась, более того – мы стали заниматься многодетными семьями, где дети просто голодают. Да, они не ранены – и хорошо, что они не ранены! – но они напуганы, у них разрушен дом, с ними должны заниматься психологи и мы пытаемся это организовать. Сейчас мы проехали с директором по развитию фонда Рошаля Максимом Ладзиным все эти территории, пообщались с разными семьями, где были ранены дети, а также семьи, где были ранены мамы. И будем осваивать комплексную помощь. Потому что раненому ребенку готовы помочь очень многие, а если ранена мама, то тут проблема. Ребенка нужно отправить на лечение или реабилитацию в сопровождении взрослого, а мама сама нуждается в уходе, а на помощь ей мало кто согласен. Но мы будем вести такие семьи.

Мы также продолжаем брать детей на реабилитацию после операции. У нас стоит в планах развить реабилитационные комплексы в Донецке и Луганске. Максим Ладзин, как представитель фонда очень много работает именно в этом направлении, это его большое желание – привезти реабилитологов, которые будут регулярно и постоянно заниматься на местах, чтобы не таскать детей в Москву, например, для оказания реабилитационной помощи. Мы готовим почву для этого. Совершенно потрясающая Наташа Авилова продолжает работать в гуманитарном блоке. У нее очень много детей, ее подопечных после ранения, это локомотив, который не умеет уставать и плакать. В ее поезде всегда позитив, и обретающие веру в людей дети. 

Это большая комплексная серьезная работа, где каждый выполняет свою функцию. И очень много в этом процессе вещей, которые должны быть взаимосвязаны. Например, когда я приезжаю сюда, я звоню Максиму или Наталье. Максим сейчас уехал в Москву, чтобы встретить тех деток и мам, которых мы здесь нашли и начали работать с ними. Параллельно я позвонила сотруднику фонда «Доктор Лиза» Владимиру Хавшабо и попросила его оказать помощь. Мы не делим детей на своих и чужих. Это всё – дети, которые нуждаются в помощи.

Единственное у меня принципиальное отличие от фонда Рошаля и от фонда «Доктор Лиза», что я беру совершеннолетних детей, уже взрослых детей, которым может быть уже и 19, и 20 лет, но в 14-м году они были несовершеннолетними и тогда лишились руки, а сейчас нуждаются дальше в протезировании. И мы ими занимаемся. Мы стараемся, ведём их дальше и будем продолжать помогать. И, повторюсь, помогаем ещё и мамам этих детей, стараемся, чтобы они также получили полноценную помощь. Потому что дети без мамы никуда. А маме без руки или без ноги, или маме, страдающей серьезными заболеваниями, будет очень тяжело заниматься воспитанием детей. У нас очень тяжело идут сборы финансовых средств на все это, но я надеюсь, что мы справимся и с этой ситуацией.

– В каких районах Вам приходится больше всего оказывать помощь?

– Мне сложно сказать, в каких именно районах. Потому что она везде разная. Например, по Луганску и по Донецку, как я уже сказала, мы занимаемся детьми и мамами, а вот если мы берём обстреливаемые территории, зону боевых действий, или посёлки, которые находятся в «серой зоне», мы стараемся закрывать там разные потребности. На сегодняшний день, наверное, мы мало делаем, нужно больше. Я надеюсь, что в ближайшее время всё будет. Потому что очень громко «выстрелил» Мариуполь. Мариуполь был большой болью. Мариуполь был большим городом, где было очень страшно, тяжело, голодно, и где работало много журналистов, которые все время говорили об этой беде. И всегда, когда огласке придаётся беда, туда люди начинают жертвовать, давать деньги, когда они видят реальную проблему и работу по ней. А когда речь идет о маленьком поселке, условная Старомлиновка, или Петровка, или Владимировка, находящаяся, условно, в «серой зоне» — то очень тяжело собрать на это деньги.

– Какая история в рамках этого проекта Вам больше всего запомнилась?

– Сложно сказать. Наверное, из самых тяжёлых историй – та самая колонна беженцев из Купянска, которая была расстреляна украинскими военными. Очень тяжелая история, где погибли практически все взрослые, остались только женщина, мужчина и трое детей в живых. Одна из них девочка Марина, к которой я приезжала, привозила вещи в луганскую больницу — потом навещала в институте Рошаля. Ей 12, и на ее глазах убили маму, взрослые мужчины с синим скотчем на рукавах расстреляли мирное население, добивали выживших. Своему годовалому братику она закрывала рот рукой, чтобы он не заплакал, и они прятались под телами своих мамы и отчима, притворившись мёртвыми. Марина сама была ранена в ногу и в руку, но не шевелилась и боялась только того, что братик задохнется. Ребенок спас себя и другого малыша. Девочка до сих пор плачет, ее не отпускает эта история. В этой же колонне беженцев была ее тетя, которая тоже была ранена и у которой погибли дети.

У нас даже есть правило: когда они приезжают, мы никогда не спрашиваем ребёнка, что произошло, мы стараемся уйти от этих вопросов. Мы просим рассказать о себе, о том, что они думают, но если видим, что они готовы рассказывать, то только тогда мы можем спросить. В случае с Мариной мы увидели, что девочка очень спокойно всё рассказывает. Она рассказывает один раз, второй раз, третий раз, четвёртый и это совершенно не означает, что девочка спокойно это всё переносит. Это неправда. Это означает совсем другое, то, что у девочки тяжелейшая посттравматика, что каждый день ей снится одна и та же история, она просыпается и думает, как это предотвратить, и на автомате рассказывает это нам. Вот это – самое тяжёлое.

Конечно, есть и позитивные истории, мы приехали к другому мальчику, которому оторвало руку – у него была минно-взрывная травма, ампутация, у него до локтя ручки нет. И он не верил совсем, что можно что-то сделать. Мы его привезли, сделали ему бионический протез, и он с этим чудесным бионическим протезом приехал в свой родной Харцызск. После этого присылает мне фото и видео, говорит: «Тётя Юля, смотрите, я пошёл на рыбалку, и я новой рукой своей ловлю рыбу!» Вот когда на такое смотришь, ты плачешь. Ты понимаешь, что ты обещала мальчику, и ты сделала.

– Какие сложности у Вас возникают в ходе реализации данного проекта?

– Поскольку у нас проект – это проект не добровольного или обязательного медицинского страхования, мы берём случаи, когда людям нужна помощь, которую они могли бы часто получить в рамках бесплатного обеспечения. Такое есть. Если это люди с освобождённых территорий или люди, рождённые на территории Луганской Народной Республики. Далеко не все они получили российские паспорта. Нам часто пишут в комментариях: «Почему вот этот ребёнок, переболевший туберкулёзом, не получает государственную помощь? Он имеет право». Да, он имеет право. Это действительно так. Но для этого его папа и мама должны приехать с линии фронта, оформить все документы в соответствии с законодательством и потом встать в очередь, выстоять очередь в МФЦ. Очень много бюрократических проблем. Пока такое есть, необходимо собирать деньги и помогать вот детям.

Ещё бывают вопросы, касающиеся реабилитации. Многие пишут: «Зачем собирать ребёнку на реабилитацию, когда положена бесплатная реабилитация?» Отчасти они правы. Но это ограниченная реабилитация, она входит в обязательное медицинское страхование – мы говорим сейчас про детей, которые уже получили российские паспорта на вновь освобожденных территориях и в ДНР, ЛНР. Но полноценная реабилитация требует, как правило, больших затрат, на это нужны дополнительные средства. Минимальный комплекс, конечно, можно оказать. То есть сказать, что они неправы, я не могу. Но у меня иногда складывается ощущение, что такие вопросы задаются только для того, чтобы поговорить на эту тему.

Например, мы 4 дня собирали на ребёнка, чтобы он поехал отдохнул и прошёл лечение, реабилитацию. 4 дня мы собирали 100 тысяч. Это было для меня немножко странно, но, в конце концов, остаток денег, а там не хватало 60 тысяч, нам перевели военнослужащие.

Есть ещё одна сложность. Так как дети едут, например, отдыхать куда-то, тоже нужно постоянно объяснять, что детей мы отправляем на отдых, и тоже возникает вопрос: «А почему эти дети не едут бесплатно? Их же везут». Да, мы можем бесплатно отвезти их в здравницы, ещё куда-то. Но я, например, придерживаюсь другой политики. Я очень боюсь детей, подростков с обстреливаемых территорий, с освобождённых территорий, разновозрастных детей отправлять вот так, самостоятельно. Я стараюсь, чтобы с каждым ребенком ехал сопровождающий, всегда. Потому что дети должны чувствовать поддержку старшего и совместно бороться с навалившейся бедой.

Есть и сложность с размещением детей в Москве, в Подмосковье. Да, нам помогают, и чиновники тоже, но на сегодняшний день у нас стоит в очереди 3 семьи, которые надо будет размещать где-то именно в Москве.

Вот, наверное, и все сложности, которые есть. Потому что часто обращаются, включаются, даже волонтёры предлагают свою помощь. Что очень приятно.

– Как вообще оцениваете сейчас положение гражданского населения и детей на вновь освобожденных территориях?

– Я до этого уже сказала, что всё потихонечку налаживается. И в школах налаживается, и всё возвращается. У некоторых детей есть ещё страх – не у всех, но встречается. Касается это, наверное, общения в интернете, когда их друзья в чате с той стороны пишут, что скоро украинские военные придут и разорвут их за общение с российским военными и за то, что те держали в руках русские рубли. И вот этот страх – он неподдельный, его тяжело скрыть, тяжело не заметить. Когда приезжают наши гуманитарщики, люди на освобожденных территориях очень счастливы, рады принять помощь и подарки, но часто просят не снимать их. Так было в Харьковской области, потому что они боялись потом гонений с той стороны. Такое есть и в Запорожье.

– Налажено ли у Вас взаимодействие с военно-гражданской администрацией?

– Да, у нас налажено взаимодействие, мы работаем с Уполномоченными по правам ребёнка, мы работаем с министрами здравоохранения, мы работаем даже с военно-гражданской администрацией Харьковской области, которая сейчас вынужденно расположена на территории России – надеюсь, что временно. И даже они помогают нам с пунктами временного размещения. Буквально сегодня я увидела в репортаже своего очень близкого знакомого, мы ездили к нему в Изюм – это главврач изюмской больницы, он помогал гражданскому населению, а я ему привозила лекарства. Когда часть Харьковской области была оставлена, я была в большом расстройстве, что потеряла с ним связь. Это главный врач, доктор Божков. И вдруг я увидела сегодня его среди волонтеров, которые ездят по освобождённым территориям, теперь уже в Харьковской области, в районе Купянска, и они развозят лекарства, препараты и всё самое необходимое. Наверное, сегодня был самый счастливый день в моей жизни, потому что из 400 пропавших без вести людей из Харьковской области, как минимум про одного я знаю, что он жив, здоров, и занимается тем, что делал раньше – спасает людей, помогает людям. Я нашла его номер телефона, мы созвонились и теперь, я надеюсь, не потеряемся, потому что впереди много работы.

Мария Коледа